Геннадий Лазарев - Боль

— Ослаб я, мать, — прошептал, — давай отдохнем чуток…

Долго сидели в скверике. Анна пряталась в тень, а Максим, вытягивая шею и щурясь, подставлял бледное, без кровинки лицо навстречу солнечным лучам. Широко раздувая ноздри, жадно вдыхал исходящее от земли тепло.

Анна тайком поглядывала на мужа, и ей хотелось плакать. «Господи! На кого ты у меня стал похож!»

Словно угадав ее мысли, Максим сказал:

— Ничего, мать! Под ножом не помер, значит, поживу… Я жилистый! Не гляди, что кожа да кости. Доктор, Петр Иванович, лично подтвердил: «Ты, — говорит, — Егоров, не переживай, что мы у тебя шестьдесят процентов желудка оттяпали. Ты, — говорит, — если пить и курить бросишь да резкую пищу употреблять не станешь — до ста лет проживешь!» Поняла? Я и раньше — ты знаешь — вином не баловался, а теперь… золотого не надо! И курить брошу… Мне помирать нельзя. Вот женим Николая, дождусь внука, тогда уж…

— Полно, полно тебе! — Анна всхлипнула. — Чего ты взялся!? Даст бог мы еще на свадьбе у внуков погуляем!

— Домой пойдем, мать! Сил нет — по дому скучаю!

Максим встал, запахнул полы пиджака. Усмехнулся: будто с чужого плеча одежка! До операции пуговицы еле застегивались, теперь как на колу висит. Вот ведь как болезнь скрутила, окаянная! Вот когда отрыгнулись, колымские лагеря! Четверть века прошло, а — поди же ты! — аукнулось… Петр Иванович так и сказал: «Это, Егоров, последствия сильнейшего истощения! — И поинтересовался: — Как это тебя угораздило?» Хотел объяснить Максим, да раздумал: всем, что ли, рассказывать! Промолчал, хотя душа кричала. «В девятнадцать лет товарища Сталина не уважил, за арестованного отца заступился — вот и угораздило!»

Когда шли по белой, усыпанной опавшими лепестками улице, вспомнилось: так же вот в ту ночь черемухой пахло, только из машины, из «черного ворона», небо виделось в крупную клетку.

Максиму назначили пенсию…

Целыми днями он сидел теперь около ворот на торчавшем из земли пне, грелся. Силы возвращались к нему трудно. Максим страдал и от вынужденного безделья, и от постоянного, тупого, как зубная боль, ощущения голода. Ему хотелось жареного мяса, селедки с луком. Он был готов душу заложить за тарелку вчерашних наваристых щей из квашеной капусты и кусок ржаного хлеба. А вместо этого нужно было есть манную кашу, яички всмятку, безвкусные, как трава, сухарики. И он терпел, зная, что иначе нельзя. Иначе — всё!

Вечером приходила с работы Анна. Нацеживала ему стакан дурно пахнувшего настоя из трав и кореньев, изготовленного по рецепту какой-то древней старухи. И Максим безропотно пил. Он даже радовался, когда Анна советовала что-то новое: вдруг это окажется именно тем средством, которое вернет ему здоровье? За жизнь Максим цеплялся с яростью, хотя чувствовал, что срок ему отведен малый: может, год проживет, может, два, а может, завтра ноги протянет.

Когда спадала духота и под липой собирались перекинуться в картишки мужики, Максим надевал шерстяной свитер и тоже шел туда. Он определял, куда тянет ветерок, и садился так, чтобы табачный дым относило в сторону.

Собирались здесь только женатики, народ подконтрольный, безденежный. В этот раз — с получки — сбросились по рублю, послали самого молодого за вином. Пили втихую, чтобы не видели жены.

Предложили Максиму. Тот испуганно отмахнулся.

— Э-э, Максим! — шумно засмеялся Сажин, шофер, живущий напротив. — И курить бросил, и выпить боишься… И Анна твоя, бедняжка, вся высохла… Для чего небо-то зря коптишь, а? Ложился бы да помирал, чтобы нашу мужскую породу не позорить…

Сажин — руки в бока — похохатывал, щуря масляные, налитые хмелем глазки.

— Вредный ты человек, Сажин, — ответил беззлобно Максим и поплелся к дому.

— Погоди! — позвали сзади. — Плюнь ты на него…

Максим будто и не слышал. Не станет же он объяснять каждому, откуда у него берутся силы, не станет рассказывать о своей тайной надежде продержаться до приезда Николая, сына.

Замечтался Максим и не заметил, как свернул на дорогу, побрел вдоль улицы. Беспокойно на душе. Дум — полна голова.

Два года минуло, как уехал Николай после техникума в далекий сибирский город. В прошлом году отдыхал во время отпуска по путевке в каком-то спортивном лагере. И что он там не видел, в этом лагере? Будто дома плоше… Этим летом обещал приехать. Но кончается июль, а его все нет. И мать заждалась. И Аленка… Исстрадалась девка дожидаючись. От парней, говорят, отбою нет, а она вечерами из общежития не выходит. Книжки читает. Что ей — парни, когда на свете есть Николай! Так, поди, рассуждает…

Переставляет ноги Максим, а дороги не видит. Николай, сын… Хоть бы вертался скорей! Приедет, женится на Аленке — уж тогда-то зубами уцепится за жизнь Максим, а дождется внука!

Зашел в магазин — к телефону. Набрал номер.

— Крайнову из двадцатой позовите, пожалуйста.

Было слышно, как дежурная крикнула:

— Крайнова, к телефону!

И тут же дробью застучали каблучки. «Дома, — улыбнулся Максим. — Вот девка! Да к такой я не то чтоб из Сибири, — с Сахалина приехал бы!»

— Кто это? — спросила бойко.

— Я… Дядя Максим…

Аленка притихла. Начинать разговор первой, должно быть, стеснялась.

— От нашего ничего нет? — спросил Максим.

— Нет… А что? — поинтересовалась робко и снова притихла.

— Вот лодырь! Нет бы написать… А то попросил товарища зайти… Скажи, мол, скоро приеду. И все. Ни записки. Ничего…

— Правда, дядя Максим?! А кто заходил?

— Не спросил… Растерялся! Блондинистый такой… Симпатичный…

— А когда? Когда приедет?..

— Скоро! Скоро! — Максим повесил трубку

Николай приехал в середине августа. Было солнечно в этот день, жарко. Без стука — не забыл секрет домашних запоров — ввалился в избу. Большой, шумный, загорелый — не узнать! Максим после обеда отдыхал. Как был босиком — к сыну. Тот — выше на голову, под потолок — сграбастал отца в охапку и ну давай тискать. Еле Максим отдышался.

От радости у него сердце зашлось. То за руку тронет сына, то в глаза заглянет, а слов — нет. Нет слов, забыл и все тут. Пожил, кажется, слава богу, на свете, а что предложить гостю с приездом, — не знает. То ли помочь вещи разложить, то ли холодного квасу дать испить…

Пока Николай, раздетый до трусов, плескался в саду около водопровода-летника, Максим на улицу. Поманил соседского мальчишку, сунул полтинник.

— Заводское общежитие знаешь? Около базара.

— Ну…

— Одна нога здесь, другая — там! Скажешь дежурной, чтобы передала Крайновой из двадцатой комнаты: приехал, мол! Приехал! И всё. Понял? На обратном пути забежишь в мастерскую к тетке Анне. Может, отпросится.

Вечером в день приезда Николай — никуда. Максим одобрил: какой невеста не будь барыней — родители прежде всего. Два года срок вон какой, и разговоров накопилось за это время немало. Обо всем надо расспросить сына, обо всем разузнать. А невеста — что ж! — два года ждала, за день не помрет. Хоть и переживал Максим за Аленку, но виду не подал, даже не намекнул Николаю, что его ждут. Зато Анна не утерпела, шепнула, пока Максим ходил на кухню: