Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац

Встал, нахлобучил шляпу, сунул сверток со шнурками под мышку, медленно подошел к двери, но на пороге вдруг быстро обернулся.

— А ну, гони-ка монету! — Вытянул левую руку, поманил ее пальцем. Дамочка прикрыла рукой рот, маленький Людерс подошел к ней вплотную.

— Цыть! Только крикни у меня… Видно, деньги даешь только тому, кто приглянулся? Все знаем! Между приятелями секретов не бывает.

Этакое свинство, сука проклятая, еще и траур носит, так бы вот в морду ей и залепил. Подумаешь — ничем не лучше моей старухи!

У дамочки лицо пылает, только на щеках белые пятна, в руках она держит портмоне, перебирает в нем пальцами, а сама широко раскрытыми глазами смотрит на щупленького Людерса. Правой рукой протягивает ему на ладони несколько монет. Выражение лица у нее неестественное. А Людерс все манит пальцем. Тогда она высыпает ему в ладонь все, что есть в портмоне. Он бежит в комнату, к столу, стаскивает с него красную вышитую скатерть и прячет за пазуху, дамочка стонет, не в силах выдавить ни слова. Стоит у двери, не шелохнется.

Людерс схватил еще две подушки с дивана. Теперь живо на кухню! Выдвинул ящик кухонного стола, роется в нем…. Эх, одна дрянь, серебром и не пахнет; ну, а теперь ходу, не то еще крик подымет. Ну вот, в обморок хлопнулась. Теперь ходу! Скорей!

Прошмыгнул по коридору, осторожно закрыл за собой входную дверь, кубарем скатился по лестнице и — в соседний дом!

Чудесно было в раю. Воды кишели рыбою, деревья тянулись к солнцу, резвились звери, твари земные, морские и небесные.

Но вот что-то зашуршало в листве одного дерева. Змей! Змей! Змей высунул голову из листвы, змей жил в раю, и был он хитрее всех зверей полевых, и заговорил он, заговорил с Адамом и Евой.

Неделю спустя Франц с букетом, завернутым в хрустящую бумагу, неторопливо поднялся по знакомой лестнице. Подумал о своей толстухе — устыдился не всерьез, а так, немного. Остановился однако, задумался. Хорошая она у меня девушка, верная — чистое золото. Не стоило бы хвостом крутить, а впрочем, велика важность, это ж для дела — дело есть дело! Позвонил — стоит улыбается, чуть не облизнулся — кофе горячий и опять же хорошенькая куколка. За дверью — шаги, это она. Франц приосанился, взял букет наизготовку. Вот лязгнула цепочка, дверь приоткрылась. Сердце готово из груди выскочить. В последний раз поправил галстук, знакомый голос спросил;

— Кто там?

Франц с усмешечкой:

— Поч-таль-он.

Узкая черная щелка в дверях, блестят глаза — ее глаза. Просиял Франц, галантно изогнулся, помахивает букетом. Тр-рах. Дверь захлопнулась. Тр-р-р-р — громыхнул засов. Черт возьми! Дверь заперла! Вот стерва! Ну и ну! Что она, с ума спятила? А может быть, не узнала? Может, я ошибся дверью? Да нет. Все вроде в порядке: коричневая дверь, коричневая филенка, и сам я чин чинарем, вон даже галстук на месте! В чем же дело? Просто не верится. Надо еще раз позвонить. Или не стоит? Он смотрит на руки — а букет-то шутка разве, в шелковой бумаге, купил только что на углу, марку заплатил. Позвонил еще раз, два раза, долго не отпускал кнопку звонка. Верно, хозяйка не ушла еще — стоит у двери! Вот поди ж ты — заперлась и ни гугу! А я тут стою на площадке как дурак. Ведь у нее шнурки остались, весь товар — марки на три будет, что же, так его здесь бросить?

Вот опять шаги удаляются, затихли — это она на кухню ушла. Черт знает что такое!

Ничего не поделаешь… Спустился с лестницы. Но тут же снова поднялся. Надо еще раз позвонить, может быть не узнала, приняла меня за кого-нибудь другого, за нищего, много их шляется. Стоит перед дверью, а звонить — не звонит. Прошла охота. Постоял, подождал. Та-ак, значит, не открывает — и с чего бы это? Здесь, стало быть, торговать больше не будем. А букет? Как-никак целую марку отдал. Хоть выбрасывай! И вдруг позвонил еще раз, словно по команде; подождал немного, успокоился, так и есть, даже к двери не подходит, знает, что это он. Только и осталось, что записку передать через соседей, надо же товар обратно получить.

Франц позвонил в соседнюю квартиру — не открывают, видно дома никого нет. Ладно, и так напишем. Франц подошел к окну на лестничной клетке, оторвал чистый угол газеты, достал огрызок карандаша: «Не хотите открывать, так верните мой товар. Сдайте его Клауссену в пивной, что на углу Эльзассерштрассе».

Сволочь ты, сволочь, знала бы ты, что я за человек и как я разделался с одной такой вот вроде тебя, небось не ломалась бы. Ну, ладно, там видно будет. Взять бы топор да высадить дверь!

Записку он осторожно просунул под входную дверь.

Весь день Франц ходил туча тучей. На следующее утро пришел в пивную — там у него встреча с Людерсом была назначена. Хозяин протянул ему письмо. Это от нее.

— Больше ничего не было?

— Нет. А что? Пакета с товаром не приносили?

— Нет. Вот только письмо какой-то мальчонка принес вчера вечером.

— Вот как? Что ж, поглядим — может, самому еще сходить доведется!

Минуты две спустя Франц подошел к окну рядом со стойкой, тяжело опустился на табурет: левая рука с письмом повисла как плеть, губы плотно сжаты, взгляд бессмысленно устремлен куда-то вдаль, поверх столов. Людерс, заморыш, как раз в этот миг появился на пороге, увидел, как Франц сидит, смекнул, что это неспроста, и юркнул обратно за дверь.

Подошел к столу хозяин.

— Куда это Людерс убежал? И товар свой оставил…

А Франц сидит и сидит, словно к стулу прирос.

Что же это такое творится на свете? Ноги словно отнялись. Нет, быть этого не может. Не бывает такого! Что ты скажешь, не могу подняться, и все тут. А Людерс пусть себе бежит, есть у него ноги — он и бежит. Нет, каков мерзавец! Днем с огнем такого не сыщешь.

— Послушайте, Биберкопф, не хотите ли коньяку? Умер у вас кто-нибудь, что ли?

— Нет.

Что это он говорит? Ни слова не разберу. Словно ватой уши заложило. А хозяин не отстает.

— Чего это Людерс убежал сломя голову? Будто кто гонится за ним?

— Людерс? Верно, дела у него. Да, пожалуй, коньяку.

Франц залпом опрокинул рюмку. Мысли так и разбегаются. Что за чертовщина! Что же это она пишет такое!

— У вас конверт упал. Может, газету возьмете?

— Нет, спасибо.

А сам все ломает голову: в чем же тут дело, почему она пишет такие вещи? Ведь Людерс рассудительный человек, отец семейства. Франц старается понять, как все это произошло, и не может; голова у него тяжелеет и падает на грудь, как во сне. «Устал, верно», — думает хозяин. Но Францу чудится, что он летит вниз, в какую-то серую пропасть, — ноги подогнулись, он соскользнул по краю, успел только повернуться влево и камнем полетел на самое дно…

Навалился Франц грудью на стол, обхватил руками голову, смотрит из-под руки на стол, дышит на полированное дерево.