Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

— А потом она еще сказала: вот смотрю я на вас, вы все сейчас хорошенькие, смотрите, чтобы через десять лет никто не раскис и не захандрил!.. Самая лучшая моя учительница за всю школу. На нее смотришь и понимаешь, что можно стареть спокойно, можно даже поседеть и все равно остаться совсем не старой. Старость — это когда сам становишься грустным и других вгоняешь в тоску. Вот ты, например, никогда по-настоящему не состаришься, потому что ты никого не вгоняешь в тоску.

— Спасибо, приятно слышать.

Жозефина ждала новых признаний. Она наклонила голову, оперлась подбородком на макушку Зоэ, безмолвно приглашая ее продолжать.

— Мам, знаешь, Гаэтан…

— Что, солнышко?

— Ты была права. Он в итоге рассказал, в чем дело. Долго раскачивался… Не хотел говорить.

— И в чем же?

— Учти, история муторная.

— Я морально готова.

— Домитиль застукали в школе…

— На чем?

— Э-э, я даже не знаю, как тебе сказать…

— Давай-давай. Я не сомлею.

— Ну, в общем, она делала мальчишкам минет в туалете за пятерку.

Жозефину чуть не вырвало.

— Она еще в прошлом году, в парижской школе, этим занималась, но тут ее засекли! И все об этом узнали, в школе и в районе. В семье политический переворот. Бабку чуть удар не хватил. Гаэтан и раньше знал, он поэтому и ходил сам не свой и со мной почти не разговаривал. Он боялся, что это выплывет… Вот и выплыло! И узнали действительно все, даже в булочной, когда они приходят за батоном, над ними смеются! Булочница им говорит: «С вас пятерка, ой, ну то есть…» Ну вот. И поэтому он больше не хочет ходить в школу. А старший, Шарль-Анри, только и думает, как бы устроиться в Париже в интернат. Представляешь себе обстановочку?

— Да уж…

— Дед пытался поговорить с Домитиль, но она заладила: «Мне наплевать, я ничего не чувствую, ничего, и все». Я бы вот лучше чувствовала каждый день что-нибудь новое, чем совсем ничего!

— Бедняга Гаэтан!

— Я знала, что у нее уже были мальчики, но такое!..

Между тем в семействе Манжен-Дюпюи, в домике в Мон-Сент-Эньяне, вовсю выясняли отношения.

Мадам Манжен-Дюпюи, бабка, созвала в гостиной семейный совет. Изабелла Манжен-Дюпюи, Шарль-Анри, Домитиль и Гаэтан сидели вокруг стола. Мсье Манжен-Дюпюи, дед, предпочел воздержаться. «Это все, — заявил он жене, — семейные дела, по твоей части». Втайне он был чрезвычайно доволен, что ему не придется участвовать в совещании.

— Мне лично до фонаря, что об этом думает наша семейная реликвия, — провозгласила Домитиль, не успев пристроить свою весьма символическую мини-юбку на разболтанном стуле. — Мне здесь все равно житья нет. Я хочу обратно в Париж. Здесь кругом сплошные мещане, сытые, накрахмаленные дурни, забьют косяк — и уже пальцы веером…

Она ярко накрасилась — красный, угольно-черный, — засунула в уши наушники от плеера и вертелась так и эдак на стуле в надежде, что бабка заметит у нее татуировку на пояснице и это ее окончательно добьет.

Шарль-Анри возвел глаза к потолку. Гаэтан клевал носом. Он больше не хотел ходить в школу. Ну пропустит год и пропустит… Ему тоже хотелось вернуться в Париж. Здесь все про всех знают, треплют языком.

Изабелла Манжен-Дюпюи старалась сидеть прямо и думала о своем любимом мужчине. Он увезет ее далеко-далеко, и они будут жить долго и счастливо. Когда ты влюблен, жизнь кажется такой лучезарной! А она была влюблена.

Гаэтан искоса поглядывал на мать: та расплывалась в глупой улыбке. Он прекрасно знал, о чем она думает: о последнем парне с сайта знакомств. Вот уж действительно муть этот сайт, там же сплошные отморозки! Или это просто у нее так получается, что она цепляет невесть кого? Последнего звали Жан-Шарль. Сначала, по фотографии — идеальная улыбка, славное лицо, улыбающиеся голубые глаза, — Гаэтан было решил, что уж этот нормальный. Наконец-то ей попался приличный человек! Ей позарез нужен кто-то приличный, добрый, чтобы Любил ее, заботился о ней. Не ее это — жить одной.

Новый кавалер представился как Карлито — куда более по-свойски, чем Жан-Шарль. И то, Карлито звучит гораздо лучше. Они с матерью были знакомы два месяца, за это время он уже трижды приезжал к ним с юга Франции. Но при одном взгляде на его фиолетовую футболку Гаэтану стало ясно, что его оптимизм был преждевременным. На футболке красовалась надпись: «Я не гинеколог, но если надо, могу посмотреть». Приехав, он водружал в гостиной телевизор с плоским экраном и игровую приставку, а в одно прекрасное утро раз — и исчезал без предупреждения. Мать звонила ему и попадала на автоответчик. А как-то раз он повел их в японский ресторан, и банкомат заглотил его карточку. Но это ничего, ничего, уверял он, закажет но-о-овую! На юге у него друзья, они подбрасывают ему работенку-другую, когда приезжают туристы, — когда открывается сезо-о-он, — а сезон на юге открывается в апреле… Только вот почему-то в этом году сезон уже месяц как открылся, а никакую работенку ему до сих пор никто не предложил.

На пасхальные каникулы он пригласил их к себе. Поехали всей семьей, кроме Шарль-Анри, — того воротило от одного вида маминого ухажера. Жан-Шарль расписывал, что живет в Каннах в великолепном доме с бассейном. На поверку оказалось, что это затрапезного вида развалюха с поломанным лифтом и треснутым фонтанчиком во дворе, на самой окраине города. Жан-Шарль беспрестанно окал. Мама его защищала: он не виноват, что у него южный выговор!.. «Но меня тошнит от его выговора. И от его очков «Прада», тем более что это подделка». Ну и что-о-о, что подделка? А смысл покупать настоящие? Главное — что на них написано!..

Это была его любимая присказка: «А смысл?»

— Пойдем погуляем? — предлагала ему мама.

— А смысл?

— Пошли на пляж?

— А смысл?

Когда Жан-Шарль садился за руль, от него вообще житья не было. Он то вопил: «Ё-моё! Во-о-от эт-то тачка!» — то безбожно подрезал, прикрикивая: «Вали отсюда, грымза! Давно с кладбища?..» Еще он любил хвастать, как ходил с приятелями поглазеть на открытие Каннского фестиваля. «Представляете, там был Джамель Деббуз!..» Впрочем, день на день не приходится, иногда в его рассказе фигурировал не Деббуз, а Марион Котийяр, Ричард Гир или Шварценеггер.

«Самое смешное — когда они ехали по Каннам на машине, он зачитывал вслух все таблички с названиями: вот это такой-то бульвар, вот это частный пляж такого-то отеля. Ей-богу, осталось только провести экскурсию по районному супермаркету и кинотеатру!.. Так что когда мама пожаловалась, что ей грустно уезжать из Канн и она бы с удовольствием поехала туда снова, я подумал про себя: «А смысл?»

И кстати, какой смысл в этом семейном сборище? Для мамы пустая нервотрепка, а толку никакого. Иногда я понимаю папу… При нем все держалось, все шло как положено, пусть и не всегда приятно. Господи, до чего же мне все надоело!.. Хочу жить нормально, в нормальной семье…»