Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

— Это друг Гэри? — вновь спросила Жозефина, удивленная переменой в Ширли: та молчала и лишь механически нажимала на кнопку.

— Еще хуже.

— Я не понимаю… Похоже, настал конец света.

— Жозефина, этот человек на фотографиях…

— Что?

— Это его преподаватель по фортепиано!

— Ну и что? Они вроде отлично ладят. Тебя это раздражает?

— Жозефина…

— Ширли, без субтитров мне, пожалуй, не понять…

— Это Оливер. Мой Оливер.

— Человек, которого ты встретила, когда ходила купаться?

— Да. Он самый.

— В которого ты влюблена?

— Это учитель по фортепиано! Тот, о котором Гэри мне все уши прожужжал, ни разу не называя его имени, всегда «он», всегда «его», в крайнем случае — с радостным смехом — «Маэстро»… А может, и называл, да я не расслышала, не хотела слышать, не придала значения. В Лондоне сотни преподавателей по фортепиано, почему Гэри попал именно к нему?

— Но у вас совершенно разные роли…

— Гэри немного говорил об этом, но я поняла, что этот человек очень важен для него. У него не было отца, Жози, ему нужен мужчина рядом…

Она произнесла это с болезненным удивлением той, что впервые обнаружила, что у нее только две руки. Что она не все может сделать сама. Что безбрежная река ее любви натолкнулась на жесткую холодную скалу, и волной ее отбросило на место, на место обычной матери.

— Первый раз в жизни у него есть друг-мужчина, не мальчик, мужчина, с которым они понимают друг друга, с которым можно поговорить, которому можно довериться, и к тому же этот мужчина преподает ему то, что он любит больше всего, — преподает музыку. Я ему много раз говорила: «Познакомь меня с ним», — он каждый раз отвечал: «Нет, это моя история, я не хочу, чтобы ты в нее вмешивалась». Это его владения, Жози, его частные владения. А я вторглась на его территорию!

— Но ты же не знала!..

— Но теперь-то знаю… И знаю к тому же, что не должна его больше видеть. Никогда!

Один за другим она пролистала снимки человека в красной шотландской аляске и выключила фотоаппарат, словно опустила на скорбное лицо черное покрывало безутешной вдовы.

— Это было так прекрасно, а теперь…

— Не говори так! Может, Гэри поймет!

— Нет. Гэри не в том возрасте, когда понимают… Он в возрасте нетерпеливом и жадном, ему нужно все или ничего. Делиться он не согласен. Оливер его друг, и он ни в коем случае не должен быть моим. Он не захочет делиться. Сейчас он строит свою независимость, создает свою жизнь. Я это чувствую и очень довольна. Мы слишком долго жили бок о бок. Похоже смеялись, похоже думали, подмигивали друг другу вместо слов… С Оливером он начал делать что-то свое. Ему это нужно как воздух, он этим дышит, и я не хочу, чтобы из-за меня он страдал от удушья. Я удаляюсь. И точка. Конец фильма.

Она оттолкнула тарелку с печеньями и тряхнула головой.

— Но, — слабым голосом спросила Жозефина, — тебе не кажется, что…

— Я сказала — конец, Жозефина, и хватит об этом!

И маленькие беленькие фонарики с абажурами цвета слоновой кости перестали казаться теплыми, ласковыми и дружелюбными, но сделались вдруг бледными и зловещими. Как искаженное болью лицо Ширли.

Зоэ изнемогала от любви. Она напевала, тискала Дю Геклена, трепала его за морду, за уши, приговаривая: «Ух, знаешь, как я тебя люблю! Как же я тебя люблю!» Оставив его в покое, носилась по квартире, смеялась, воздевала к небу руки, висла на шее у возлюбленного, спрашивая: «А тебе нравится агрессивно-синий или нежно-голубой?» Не дождавшись ответа, бежала в комнату, надевала серую маечку, торопливо урывала поцелуй, а вечером с таинственным видом душилась за ушком, словно прятала там некий таинственный талисман, обеспечивающий ей вечную любовь избранника. Гаэтан следовал за ней по пятам и пытался соответствовать. Но поскольку он не был привычен к такому бурному веселью, иногда его раскаты хохота затихали сами собой, оказавшись не к месту. Он сам слышал, что его смех звучит фальшиво, и внезапно замолкал, остро почувствовав себя смешным и неловким. Долго молчал, стремясь вернуть себе статус серьезности и ничем не замутненной респектабельности. Получалось как в цирковой антрепризе — грустный клоун и веселый клоун, и Жозефина наблюдала за радостным возбуждением дочки, моля небо, чтобы той не пришлось разочароваться. Столь бурное веселье настораживало и тревожило ее.

В тот вечер, когда Жозефина и Ширли вернулись из кафе «Каретт», Зоэ, раскинув руки, кружилась по квартире, останавливаясь перед зеркалом, чтобы поправить прядь волос, завернуть воротник, подтянуть джинсы, и вновь летала, напевая: «О, как прекрасна жизнь! Жизнь прекрасна, а я влюблена, так что только держись!» — а Гаэтан помалкивал, явно не владея ситуацией, и пытался принять солидный вид мужчины, который в ответе за это огромное счастье.

— Мы ходили в кино, а когда вернулись, встретили новых жильцов! — пропела Зоэ, плюхнувшись на край дивана. — Мсье и мадам Буассон и их сыновья — рот на замке, взгляд исподлобья, а в лифте с нами ехали два парня, которые возвращались с рождественского бала, разряженные, надушенные — надушенные так, что в лифте я чуть не задохнулась! Правда, Гаэтан, ведь правда? Скажи, что правда, не то мама мне не поверит…

— Это правда, — произнес Гаэтан. Ему по сценарию полагалось поддакивать.

— А пока вас ждали, мы приготовили еду!

— Вы сами стряпали?! — воскликнула Жозефина.

— Я положила баранью ногу на противень, обтерла чабрецом, розмарином, маслом и крупной солью, нашпиговала зубчиками чеснока, а на гарнир сварила зеленую фасоль и картошку. Тебе больше почти ничего делать не надо… И еще, мам, давай косточку отдадим Дю Геклену. С какой стати у всех новогодний праздник, а у него нет!

— А он-то где, старина Дуг? — забеспокоилась Жозефина, удивившись, что пес не бросается к ней стремглав, как раньше.

— Он на кухне слушает джазовую волну, и ему, по-моему, очень нравится!

Жозефина открыла дверь на кухню.

Дю Геклен, лежа рядом с радиоприемником, слушал Му Favourite Things Джона Колтрейна. Уши его вздрагивали. Он никак не отреагировал на вторжение, даже не приподнял головы с вытянутых лап.

— Удивительно, как эта собака любит музыку! — сказала Жозефина, вновь прикрыв дверь.

— Это в порядке вещей, мам, ведь ее предыдущий владелец был композитором.

— А где Гортензия?

— В своей комнате… С Гэри. Она нашла свою идею для витрин, на седьмом небе от восторга, готова расцеловать весь мир. Попробуй этим воспользоваться…

— И что за идея?

— Она обещала нам сказать во время ужина… Давай я начну накрывать?

— Я смотрю, тебе на месте не сидится, солнышко мое!

— Да, потому что я хочу праздника, настоящего праздника, да, Гаэтан?

И Гаэтан снова кивнул.