Вера Галактионова - 5/4 накануне тишины

и сияют над зонами Карагана — над останками мучеников большевистского века — денно и нощно…

Захожие монахи падали на колени пред ровным сиянием недовоплощённых судеб,

словно перед гигантскими свечами, не гаснущими никогда.

Однако простые люди сонно улыбались, не доверяя паломникам вполне. Потому что привыкли к чёрным весенним надоевшим смерчам, затмевающим Солнце

и навевающим скуку и лень.

Что ж, молящимся людям, должно быть, видно оно,

— в — трепете — благоговении — робости —

белое то бесстрастное свеченье, соединившее небо и землю. Обывателям же, занятым докучливыми делами, виднее крутящееся, чёрное, земное, затмевающее.

…Но бедные, бедные, трижды несчастные пытливые книжные люди, оказавшиеся на роковом пограничье —

урывками видящие белое и чёрное,

и пытающиеся отыскать гармонию в якобы правильной соотнесённости двух противоположных сред,

— света — и — тьмы —

и умирающие в душевном мучительном собственном разъятии, так и не поняв ни одного из миров

— то — есть — мира —

в целом.

О них-то и речь, ибо они ес ть мы

— тьмы — тьмы — сопричастники — и — света — света — света —

временами.

Скоро поднимется вверх дремучая сонная чёрная пыль Карагана… Цахилганов откинулся к стенке. Он прикрыл глаза, плотнее закутываясь в больничный халат.

Ему стало тепло, будто под одеялом. И он даже не пошевелился, услышав, как больница, громко топоча, вновь ловит и не может поймать сухонькую, будто истёртый веник, шуструю старуху, опять сбегающую из соседнего, невропатологического, отделения —

через реанимацию.

Старуха, проносясь по коридору в своих розовых китайских тапочках, торопливо кричала то же самое, с пронзительным звонким плачем, что и в прошлый раз, и в позапрошлый:

— Выпустите меня!.. Господи! Господи, смилуйся надо мной: не возлагай избыванья грехов моих на детей моих, на всю ветвь мою. Я сама исстрадаю всё, Господи! Пожалей их — не возлагай… Не мешайте мне!!! Ы-ы-ы! Пустите! Дай-те ис-стра-дать! Самой! Чтоб — не они, не дети мои… Люди! Простите меня! Простите хоть вы меня!!! Ради детей своих прошу, ради внучиков…

И, тонко подвывая, билась она, пойманная, в проворных руках сестёр и санитарок. Спасительно больная, старуха никак не могла вырваться на нужную ей, запредельно вольную волю страдания,

потому что застревала и застревала, как на зло, в реанимаци.

— Лишают искупления, глупые, глупые!!! — откатывалась, удалялась по коридору старушечья жгучая обида в обратном направлении. — Лекарствами — лишают меня: обезболивают всё неправедное — всю-то мою жизнь греховную обезболивают, бессердечные…Господи, смилуйся надо мной! Не возлагай Ты на детей моих… избыванья грехов моих!!! Лучше — я! Исстрадаю! Сама! Пожалей Ты их… Ы-ы-ы-ы… Дайте же избыть… Изверги! Да пожалейте же вы меня хоть разок…

— Бабушка! Будете безобразничать, милицию позовём! Ишь, раздрыгалась. Неугомонная…

— Нет! Это не бабушка, а хулиган! Какой-то.

Цахилганов снисходительно усмехнулся: а грехов-то там — небось, кот наплакал. Ну, разок изменила — нечаянно, по глупому стечению неприятных для себя, насильственных обстоятельств, да разок щепотку чая на общей кухне без спроса взяла,

— ибо — масштаб — грехов — соответствен — масштабу — личности —

ещё в ранней молодости, и всё на том…

Однако этот повторяющийся время от времени крик старухи что-то неудобно менял всякий раз в пространстве — словно с трудом, со скрипом

проворачивались в нём

некие давно проржавевшие оси,

— избыть — или — не — избыть — вот — значит — в — чём — вопрос — самим — избыть — или — свалить — избыванье — на — судьбы — детей — сбагрить — скинуть — на — последующие — свои — поколенья…

А поглядим-ка для начала, что на нас сброшено! Мы ведь тоже не без наследия на свет появились… Ну-с, чем же отяготил судьбу своих потомков отец его, Константин Константиныч Цахилганов,

за бесконечно долгую свою службу,

поздно, очень поздно ставший отцом —

плотный человек с блестящим, слегка облетевшим, лбом

и тусклым победитовым взглядом?

И — избывать — Андрею — Цахилганову — значит — что — пришлось — приходится — и — придётся?

Потом уж, потом прикинем, много ли непотребного натворил в жизни он сам, душка Андрей Константиныч. Что натворил хорошего для себя,

а значит — плохого для других…

Избывать Степаниде —

она — же — рождена — от — него — разумеется — от — него — хотя — Люба — тогда — уезжала — к — родителям — в — Тоцк — почти — на — целый — год — а — приехала — с — ребёнком — Цахилганов — не — видел — жену — с — большим — животом — вот — что…

что???

Да. Теперь он с трудом припоминал многое —

из того, что забыл.

Будто слежавшаяся душевная пыль поднималась в нём. И неприятный ветер мёл и взвихривал воспоминанья всё стремительней.

Но когда утихали вспышки на Солнце,

былое оставляло его в покое.

И слова, которые произносились в палате,

переставали дробиться, рассыпаться, раскатываться,

будто порвавшиеся бусы…

Тогда успокоившееся пространство снова устанавливало свои границы, делая невидимыми тех, кого не было в палате. И речи отсутствующих истаивали,

исчезали совсем…

К концу дня ослабнет магнитная буря. По сообщеньям — ослабнет. Совсем ненадолго. Тогда видимая суть снова возобладает над невидимой,

— и — Люба — конечно — окажется — вне — подозрений —

как всегда.

А пока… шумит в ушах воспоминанье о сухой, летучей пыли Карагана. О прошлой. О предстоящей. Скучно!

Смертельно скучно она шумит в памяти.

Сухая, летучая, чёрная пыль Карагана взлетала после нескольких дней весенней жары и носилась из края в край уже до самых осенних дождей.

— …Ободрана тысячелетняя пустынная степь, дикая степь, годная только для летних пастбищ, отсюда и пыльные бури, — забормотал Цахилганов Внешний, как бормочет усталый человек, впавший в глубокую дрёму. — Она ободрана десятками тысяч замученных крестьян, священников, учёных, проложивших здесь, в лютом безлюдье, под конвоем, железные дороги… вспахавших поля, вырывших каналы и шахты. Шахты, уходящие в чрево земли, в недра — недра…

«Сын Божий, хотя спасти свою тварь, отческих недр не отступи…»

Большое хозяйство было у чекиста Константина Константиныча Цахилганова. Ответственное. Хлопотное. Но он с ним справлялся.

— Я-то тут при чём? Ах, да: сын за отца ответчик… И так — до седьмого колена, из-бывать нам грехи отцов наших… — отвечал ему-себе Цахилганов сквозь полусон. — Скоро наступят тёплые дни… Тридцатый год, когда всё это начиналось — уже далеко. И сороковой. И пятьдесят третий… Далеко, далеко. А пыль, лагерная пыль, всё поднимается, всё носится в современности. И наводит морок на живущих,