Ирина Ясина - Книга волшебных историй (сборник)

Я наконец смогла рассмотреть черно-белое фото молодого мужчины – и это снова испугало меня: он был невероятно красив!

На картинке, на фоне кудлатых кустов, стоял плечистый блондин из девичьих снов – с волнистыми волосами, безупречным лицом кинозвезды и белозубой улыбкой. Я решила проверить все-таки, не вырезала ли она фото из какого-нибудь журнала. Но нет, на оборотной стороне стоял штамп ателье и перьевой ручкой были написаны год и месяц запечатления.

Не успела я проанализировать ситуацию, как она сообщила мне:

– Он любит меня и скоро сюда приедет. И мы вот-вот поженимся – он так настаивает. – На ее туберкулезном лице проступил румянец.

Я вернула фотографию в ее дрожащие руки – сразу поняла, что она бредит. Собравшись с духом, спросила с жалостью:

– А когда он приедет, этот ваш жених?

– Он приедет завтра, – спокойно и уверенно ответила она.

С этой секунды волнение охватило и меня тоже – так мы обе начали его ждать.

«Зачем она сказала точное время своего позора? Ведь можно было бы не говорить, что он приедет, и морочить мне голову до самого отъезда, – думала я в ночи, – а теперь она поставила себя в такое положение, что завтра превратится в сумасшедшую горбунью-врушку».

Утром Клавдия ни свет ни заря завозилась, забегала по комнате: она то мыла волосы, то натиралась каким-то кремом, то по очереди надевала свои черные свитерки, советуясь со мной, какой ей лучше. Мы так нанервничались за эти часы ожидания, что, я уверена, вызвали дикий ливень и грозу за окном. Под один из всполохов молнии Клавдия затуманенно остановила на мне свой «безвозрастной» взгляд выцветших глаз и механическим голосом сказала:

– А он уже рядом.

Мы посидели друг напротив друга на кроватях еще минут пять.

Наконец она произнесла:

– А не выдвинуться ли нам ему навстречу?

Невольно я заражалась ее одержимостью увидеть принца поскорее.

Мы надели плащи и, выбравшись через секретную дырку в заборе, сквозь кромешный ливень поспешили на станцию.

Там в ожидании электрички мы выпили какао в станционном буфете и хохотали, как захмелевшие. Но я-то хохотала от ужаса, что же теперь будет с бедной Клавдией, когда мнимый любимый не приедет, потому что она его сочинила, потому что его такого нет в ее жизни с черными водолазками.

Но она опять пшикнулась духами на горб, необъяснимо уверенная, как только задудела причалившая электричка. Мы выбежали на перрон.

Людей было мало – серая толпа с усталыми отечными лицами. На фоне красавца с фотографии все были уродами. Поток стал редеть, прошел последний грибник, покосившись на горбунью с алым румянцем, который у нее проступил то ли от волнения, то ли от какао. Я мялась рядом.

– Вот же он! – вдруг прошептала-крикнула она и побежала куда-то вперед, в серую пелену дождя – на тот край платформы, где не было навеса. И пропала, убежав в водный туман на край платформы.

Через секунду показались его фигура – он шел и нес ее на руках. А она руками прижимала мокрую сирень.

Высокий блондин! Когда они остановились напротив меня, он, не опуская Клавдию на землю, улыбнулся мне. В жизни он был еще красивее, чем на фотокарточке: васильковые глаза, а главное, влюбленный зачарованный взгляд. Она опустила лицо в букет сирени, и так он ее нес до самой дырки в санаторном заборе.

На следующий день он увез Клавдию с собой. На столике она оставила мне адрес. И его букет в банке. Я помню, как они уходили, – как раз прощальный взгляд в спину.

Он – высокий, прямой, идеальный и оттого какой-то скучный в своем совершенстве, она – черная, графично-худая, со словно уснувшей на плече птицей, спрятавшей голову под крыло. Красивее и драматичнее «прощального ракурса» я уже более не встречала. Потом из ее писем я узнала, что у него была мама-горбунья.

Думаю, что мы побывали на представлении, которое давал Вольф Мессинг, по той простой причине, что оно состоялось в гостинице «Советской», то есть в двух шагах от нашего дома. Мои родители ни кино, ни театром не интересовались, а на балет и в оперу мы ходили крайне редко, но про Вольфа Мессинга все слышали, и упустить такое событие было нельзя.

О Мессинге тогда ходило множество легенд. Говорили, что он читает чужие мысли, на спор прошел в Кремль к товарищу Сталину, загипнотизировав его охрану, и даже умеет превращаться в собаку, но, по договоренности с советским правительством, на людях так не поступает.

Мне очень хотелось увидеть этого необыкновенного человека, и я страшно ныл, пока родители не согласились пойти на незапланированные траты.

Попасть на концерт Мессинга (его выступления тогда так и назывались – «концертами») было совсем нелегко. Билеты приобретались с большими трудностями: мать с отцом по очереди стояли за ними всю ночь. По мере приближения концерта я волновался так, будто эта встреча могла изменить мою жизнь.

А уже после концерта считал Мессинга почти что своим родственником: когда при мне им восхищались, я раздувался от гордости как приобщенный к его чудесам.

Концерт проходил при полном аншлаге, зрители сидели даже в проходах на принесенных стульях.

Как только в зале погас свет, на сцену вышел не Мессинг, а какой-то унылый дяденька, сообщивший, что он не конферансье, а представляет ученых людей. И от имени ученых людей он заявляет, что никаких чудес нет и быть не может. Наверное, без этого предисловия обойтись было никак нельзя. Концерт проходил при Хрущеве, а тот – в отличие от Сталина с его склонностью к оккультизму – слыл воинствующим материалистом, а потому не позволил бы никакой фантасмагории. В те времена не полагалось говорить о вещах, которые еще не познаны наукой. Марксизм-ленинизм учил, что мир познан раз и навсегда: всё, точка. Непознанного ничего не осталось.

Все очень просто, скучным голосом сказал дяденька, Вольф Мессинг берет вас за руку, ловит ваши импульсы и считывает ту информацию, которая есть в вашем мозгу. Все это материально, и не стоит волноваться. Ни о каких потусторонних силах речи не идет.

Мы с матерью сидели недалеко от сцены, в пятом или шестом ряду. Нарядные. Отец с нами не пошел, он вообще был человеком нелюбопытным и не верил во «всякие там штучки».

– Вольф Мессинг! – вдруг, перестав бубнить, вскрикнул дяденька и, вероятно, исчез – просто весь зал разом выпустил его из виду и тысячью глаз впился в человека, вышедшего из боковой кулисы.

Своим видом Вольф Мессинг меня потряс.

Я понятия не имел, как он выглядит, и ждал появления на сцене великана с огромными ушами, а из ушей торчат волосы – уж не знаю, почему у меня нарисовался именно такой его портрет. Ну, как у мудрецов-колдунов из детских книжек: всклокоченная седая шевелюра, ноздри раздуты, пронзительный взгляд из-под кустистых бровей, глубоко посаженные горящие глаза. Что-то в этом роде.