Ирина Ясина - Книга волшебных историй (сборник)

Что он сказал дальше, Мятежный не разобрал. Похоже, взгляды новичка были настолько чужды Мятежному, что он совершенно не мог понять их языка. Он и не стал слушать это дребезжание, отвёл свой взгляд внутрь. А внутри было пусто и просторно, даже лёд весь вытек – заполняй чем хочешь.

«У этого – железное здоровье, – подумал Мятежный, глядя на красавца. – Даже не железное, а какое-то… металлопластиковое, что ли? Никакая жара ему не страшна. И магниты ему будут к лицу, и совесть его не будет мучить за то, что он не был во всех этих городах. Тем, кто куплен в рассрочку, совесть не нужна. Им нужны продукты – чтобы под самую маковку, чтобы распирало. Этот организм их отторгать не будет…»

Подумав так, он вдруг решил, что больше незачем переживать и убиваться. Всё уже пережито, всё уже убито. Образовавшуюся внутри пустоту он решил заполнить другим содержимым, вот только пока он не мог подобрать ему названия.

«Чтобы пришли к тебе перемены, – подумал Мятежный, – не надо ждать чего-то нового. Надо всего-то – избавиться от чего-нибудь старого, сбросить балласт. И тебя сразу вбросит в новое – какой-то неведомой силой. Впрочем, почему неведомой? Силой судьбы. Или силой характера? Ведь – как это? – где характер, там и судьба…»

Состояние невесомости, которое он впервые ощутил, когда летел кубарем, вернулось к нему и заполнило собой всё внутреннее пространство. Он ещё видел, как что-то говорил ему снег, но нить реальности стала ускользать от всех его чувств, он как бы заснул наяву и ничего уже не воспринимал всерьёз. В какой-то момент он вроде бы ожил, вроде бы на мгновение вернулся к прежней жизни, увидел, что его опять куда-то несут по лестнице, только теперь уже не вверх, а вниз, и снова окунулся в свою освежающую опустошенность. Там пасовало время и разворачивалось совсем другое будущее – неизведанное, бесконечное, паряще-невесомое. Чувствовать это аморфное будущее было даже упоительнее, чем вспоминать своё героическое прошлое. Впрочем, теперь это прошлое вовсе не казалось героическим…

Очнувшись в следующий раз, он обнаруживал себя стоящим в кирпичном закутке возле дома, и два обшарпанных мусорных бака предлагали ему стать третьим. Но он отказался наотрез, потому что понимал, что никогда не может стать мусорным баком – ни третьим, ни тридцать третьим, никаким. Потому что внутри у него уже царила освобождённая от всего лишнего пустота, никакого мусора не было, и не хотел он становиться баком, ведь он – холодильник, Мятежный! Безымянные баки смотрели на него презрительно, пожёвывали своё грязное содержимое и в конце концов плюнули на своего чудаковатого соседа, справились без него.

А потом снова пошёл снег. Холодильник хотел ему что-нибудь рассказать или снова попросить прощения, но в этот момент нечто подбросило его вверх и понесло – будто катапультировало. Он летел в беззвёздном пространстве и чувствовал себя атомным ледоколом, бороздящим Ледовитый океан. И в то же время внутри себя он ощущал весь океан целиком – со льдами, с айсбергами, с невыносимым солнечным ультрафиолетом, со звёздами, ночным небом и северным сиянием, с ледоколом «Мятежный», ломающим синие льды. Он сам был где-то внутри себя и одновременно не был ничем. Его оболочка лопнула и рассыпалась, как ржавые доспехи. Он будто вышел в открытый космос, вылупился из металлического кокона, скинул панцирь и стал кораблём, но не морским, а воздушным, атомоходом нового, бестелесного типа. Он летел долго и медленно, созерцал себя и только удивлялся, как много всего может уместиться внутри, если освободиться от ненужного! Как много? Да практически – всё.

«Опять начинается что-то новое, – подумал Мятежный. – Когда же это кончится!»

«Никогда», – подумал в ответ снег.

С языка взглядов они перешли на язык мыслей. Дальше уже стало непонятно, кто из них думает вопросы, а кто ответы. Диалог их превратился во внутренний монолог, и сами они стали как будто одним целым.

«Вся жизнь состоит только из начал, – подумали они друг в друга, – нет в ней не финалов, ни даже середин».

Подумали и полетели дальше – невесомый холодильник и белый снег. Кристаллы понимания стали вырастать в их новом существе и воплощаться в снежинки. Из парящего холодильника пошёл белый снег – повалил, запорошил, просыпался неисчислимой манной. Холодильник сначала удивился этому, а потом понял, что просто пришла, стало быть, такая пора – удивляться.

И это была новая пора в его существовании – теперь уже безмятежном.

О судьбе сестры Л. Н. Толстого Марии Николаевны Толстой

В 1873 году, когда в журнале «Русский вестник» с продолжением печаталась «Анна Каренина», Лев Толстой получил из-за границы письмо от своей сестры Марии. Не зная еще, чем закончится роман брата, она писала: «Мысль о самоубийстве начала меня преследовать, да, положительно преследовать так неотступно, что это сделалось вроде болезни или помешательства… Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они бежали от минутных наслаждений, потому что все то, что незаконно , никогда не может быть счастием…»

К тому времени Толстой уже знал, чем завершится его роман. Но, завершая его, автор едва ли мог предполагать, что судьбу Анны Карениной может разделить его родная, единственная сестра. Впрочем, так не раз бывало в жизни писателя. Толстой был пророком не столько в своем отечестве, сколько в своей семье. Сюжеты «Войны и мира», «Анны Карениной», «Крейцеровой сонаты» и других толстовских произведений не раз аукались в его интимной жизни.

Маша и Лёвочка были младшими в семье Толстых. Мария была моложе Льва всего на полтора года. Поэтому они особенно тянулись друг к другу еще с раннего детства. Их переписка захватывает полвека, и по ней можно судить о том, насколько нежными были отношения брата и сестры. Сестра принимала живое участие в его делах, как сердечных, так и творческих. Он был крестным отцом ее дочери Варвары, своей племянницы, которой подарил в качестве приданого десятитысячный билет из гонорара за «Войну и мир». После неудачного романа молодого Льва с Валерией Арсеньевой Мария Николаевна пыталась выступить в роли свахи и женить брата на княжне Дондуковой-Корсаковой. Она мечтала о его семейном счастье – еще и потому, что все братья Толстые, Николай, Дмитрий и Сергей, именно по этой линии были несчастливы. Как и она сама… Несчастий на ее долю выпало много. Чем-то ее судьба напоминает судьбу Анны Карениной.

«Нет в жизни случайных событий, все промыслительно», – эти слова преподобного Варсонофия, Оптинского старца, полностью исполнились в жизни Марии Николаевны Толстой. Она начинала свой путь в аристократической дворянской семье, а завершила его схимонахиней женского монастыря в Шамордине Калужской епархии.