Андрей Диченко - Ты — Меня

Сырость, казалось, не просто пропитала это странное помещение, а была самой настоящей сущностью его. Освещение совсем плохое — но если присмотреться внимательно, можно было разглядеть островки густой черной плесени, обильно расселившейся по углам и на стенах.

Каждый, даже самый слабый звук отзывался странным, почти фантастическим эхом от металлических стен ангара — просторного, словно усыпальница какого-то императора давно канувшей в лету разворованной империи.

Ровным строем в четыре шеренги стояли солдаты, глядя на древко оборванного, сгнившего в безвременьи флага. И строй их был весь такой подтянутый, аккуратный. По команде они были готовы в одну секунду сделать шаг вперед, утаптывая пыль в землю. Но команды не было, и как немые манекены они стояли в томном ожидании грядущих сражений, несущих славу и почет.

— Рота! — послышался грубый таинственный голос из недр ангара. — На выход!

И медленно, словно восходящее над Воркутой солнце, где-то вдалеке ворота ангара начали подниматься, впуская внутрь странный, очень яркий, слепящий свет. Бойцы двумя руками ухватились за свои автоматы и шагом, сопровождаемым звуком гремящих каблуков, двинулись в направлении исходящего снаружи сияния. Шаги их слились в единый грозный шум, больше напоминающий гул какого-нибудь громадного завода первых сталинских пятилеток.

Их бесконечная колонна вступала в этот свет, и силуэты доблестных воинов терялись, растворяясь в этом странном свечении. Но никто из них не дрогнул — все как один погрузились в лоно вечности.

Рядом с ангаром стояли две молоденькие девчушки в красных накрахмаленных юбочках и с гвоздиками в руках. Лица их были живыми и, как ни странно, абсолютно одинаковыми. Девочки были близнецами.

— Солдаты отправились в бой… — произнесла одна из них хриплым прокуренным голосом…

— Да… — ответила вторая нежно и подобострастно, голосом доступной обывателю самки.

Отсчитывая нужный момент, они одновременно подкинули свои гвоздики к небу, и, как только первые яркие лепестки сорванных цветов достигли холодной земли, девочки исчезли.

А вместо них появилась новая колонна солдат. Таких же рослых и одетых в камуфляжную форму «с иголочки». Тот же голос произнес:

— Рота! На выход! — ответ последовал в виде шума стройного солдатского шага, разбавленного опаздывающим эхом. Ворота ангара дарили им свет и, может быть, спасение в лучшем мире, в который они с триумфом восходили после всех невзгод мирской и армейской жизни.

Измученные девочки с розами стояли где-то поодаль, заматывая свои лица серыми платками и ими же утирая скупые, но искренние слезы поруганной женской верности. Ворота ангара закрывались, девочки продолжали плакать. Но плач их не был слышен в убийственной тишине пустующего ангара.

— Что с Серегой? — детский голос изредка раздавался в хоре муравейника панельных домов.

— В Чечне Серега… — отвечала женщина, а рука ее выкапывала маленькую, но глубокую ямку в сыром песке.

— А когда он придет? Скоро? — все так же назойливо сыпались вопросы, жалящие материнское сердце…

— Скоро… скоро… скоро… скоро — быстрый шепот совсем перебивал дыхание. Воздух с запахом гари заполнял легкие, а белки глаз скрывались за столетней пылью, осевшей кое-где мутью сточных вод умершего города.

— Я предан честью своей Родине! — твердил новобранец Максим.

— Ах, так? Ну тогда получи…

Летучие кулаки атаковали его тело, разбив губу и слегка ускорив сердечный ритм.

— Я люблю Россию!

В ответ — множественные удары ногами и руками странных людей в военной форме.

— Я предан своей Родине! — крикнул что было сил Максим, напуганный своим же состоянием полнейшего отчаяния…

Послышался выстрел.

В центре ангара стоял один единственный человек и держал в руках фуражку. Человек долго и пристально разглядывал помещение, пытаясь выловить в нем призраков дезертиров. Но их не было — как летучие мыши, призраки окунулись в состояние межвоенной спячки.

Человек надел фуражку и ушел в темноту С тех пор в ангаре стало пусто, скорее, даже как-то неуютно.

— Бабушка, я написала сегодня стихотворение! — бежала краснощекая внучка, тряся на ходу заляпанным листом некогда белой бумаги, исчерканной плодами детского творчества.

— Это плохой стишок… — произнес дедушка, киномеханик со стажем и загубленной печенью. Он погладил свою седую бороду, потом посадил на колени к себе внучку и прошептал ей на ушко: — Где ты это услышала, моя девочка?

Она в ответ захихикала, тихо пояснив, что «показывали такое по телевизору», а неизвестные слова сами чудным образом превратились в рифмованные строчки.

А тем временем ангар наполнялся беспорядочным стадом гражданских, и среди всеобщего ора и паники трудно было понять смысл происходящего. Двери ангара больше не открывались.

Скоро будет 1997-й год — гласила вывеска в магазине.

«Что он нам несет?

Власть в России — явление феноменальное. Пройдут тяжкие месяцы вывернутой наизнанку стагнации, и душою омолодится порочная держава, и Отечество восхвалит своих верных сынов».

Труп ребенка. Части тела какие-то — неясные силуэты призрачных мечтаний.

— По моему приказу: огонь! — трещала рация.

Серега подбросил несколько дров в печку, и они вспыхнули как спички.

Кругом возвышались кресты, и среди них — одинокий генерал, удерживающий обильную массу своего тела гнилым самодельным костылем.

— Семенов!

— Пес-ню за-пе-вай!

— Ууууууу… — слышался собачий вой на кладбище. Генерал снял свою фуражку и бросил на землю. Она сгнила. Звезды осыпались. Небо озарилось искрами и дырявыми парашютами.

— Я больше не буду писать стихи… — произнесла девушка, аккуратно складывая квадратиком чистый лист. Она положила его на мертвое тело Сереги, и лицо солдата укрыли прощальные поцелуи вместе с дождевыми каплями солено-слезной воды, в последний раз омывшими его грустное лицо.

Гроб закопали. Крест — ржав и одинок, но вечен в своем материальном воплощении.

Солнце зашло за горизонт. Потемнело. Свет в мутных окнах погас.

Оля легла спать, и началась беседа.

«Кастрюля. Кастрюля. Кастрюля. Гав-гав-гав-гав», — слегка подавленный голос разносился по комнате, не привлекая никакого внимания.

Витя лег спать, и началась беседа.

«Фуру угнали. Фуру угнали. Фуру угнали». Он волновался, и легкая испарина покрывала его морщинистый лоб. Немного поворочавшись, Виктор погрузился глубже в неизведанные миры своего подсознательного, и его говор сменился невнятным мычанием.