Леонид Габышев - Из зоны в зону

Попрощавшись с женщиной, вытащившей его в детстве из бани угоревшего, завернул в клычковский переулок и пошел к родственникам.

Наискосок от дома Майеров увидел сруб. Вокруг копошились мужчины. Подойдя, встретился с Фридрихом Майером, отцом подельника Роберта. Дядя Фридрих в правой руке держал легкий топорик, и на несколько секунд оторопел, увидев Яна. Ян-то должен сидеть.

Поздоровался, а дядя Фридрих так и стоял: коренастый, крепко сложенный, весь в мускулах и с топориком в руке.

Легким ударом вогнал топорик в сруб и шагнул к Коле, протянул широкую шершавую ладонь.

— Освободился, сбросили немного. Как Робка?

— Сидит.

— Как у вас дела? Как Артур?

— Спасибо. Хорошо. Артур на пятнадцать суток попал.

Артур младший сын дяди Фридриха.

Подошел двоюродный дядька, он вместе с дядей Фридрихом сруб рубил. Поговорили.

— Пошел я, — и Коля тронул в третий раз по Падуну.

Поздно вечером брел по большаку. Около старой школы встретился с высоким парнем. Парень, улыбаясь, протянул руку.

— Здорово, Ян! Узнаешь?

— Нет.

На улице не совсем смерклось, но Коля, как ни вглядывался, узнать парня не мог.

— Гляди, гляди лучше, — весело говорил парень. — Не узнаешь?

— Не узнаю.

— Я Женя Ермаков.

— А-а, Женя, здравствуй! Какой ты вымахал! Где мне тебя узнать. И днем не узнаю. Помню, когда было тебе лет шесть, ты закрыл свою бабку в сарае, притащил из дома малокалиберку, направил на двери и сказал: «Сиди, старая, а то пристрелю».

Засмеялись. Чудной маленький Женя был, и нравился Коле.

Женя заспешил по большаку, а Коля, посмотрел вслед. «На свидание, наверное, торопится. А ведь я у Ермаковых гуся украл».

Он шел по большаку, и плакал. Встретив Женю — острее ощутил, насколько далеко укатилось от него золотое время, когда он, такой же веселый, не обремененный заботами, бегал по Падуну. Только у Жени сейчас в кармане нет, наверняка, ножа, а Ян последнее время только с ножом и ходил, хотя никого резать не собирался. Нож придавал смелости.

Надо уезжать из Падуна, а когда, когда он еще сюда заглянет? За день многих повидал. Встретил и тех, с кем вместе воровал, и тех, кого обворовал, но они не знали об этом и радостно жали руку, приветствуя, как героя. Жали и те, кто никогда не любил преступников, но жали потому, что он такой отчаянный и вышел оттуда живым.

Переночевав у тети Симы, утром пошел в соседнюю деревню, где когда-то жила его любимая Верочка.

Верину маму застал на работе. Он увидел женщину лет пятидесяти, с черными, как у Веры, глазами, миловидную и очень на Веру похожую. «Это ее мама».

— Вас зовут Валерия Алексеевна?

— Да.

— Я Коля Петров. Я тут проездом и зашел узнать, как поживает Вера.

Валерия Алексеевна смутилась.

— Я пока свободна, идемте к нам.

Шли по улице, и он рассказывал о себе. Потом спросил:

— Как Вера устроилась?

— Вы знаете, она уехала в Кемерово. Там вышла замуж. Я была на свадьбе. Муж крепко любит и говорит: «Веру в обиду не дам».

Пятистенный дом, срубленный с размахом, стоял в конце деревни. В ограде столкнулись с хмельным мужем Валерии Алексеевны.

— Гость, Лера? — спросил он жену.

— Отстань. Это по работе.

— А-а-а, — протянул Нил Петрович.

Вошли в дом.

— Садитесь, — сказала Валерия Алексеевна и принесла фотографию. — Вот, недавно прислали.

На любительской фотографии Вера с мужем. Он на голову выше. Заметно — Вера беременная.

— Осенью родит, — сказала Валерия Алексеевна, видя, как Коля внимательно рассматривает фотографию.

— Да, ничего у меня с Верой не вышло. Я здорово ее любил. Пусть будет счастлива с ним.

С минуту длилось молчание.

— Вы Вере до Кемерово билет брали, я верну вам деньги.

— Не надо. Разве в деньгах дело?.. Пойду, мне надо в Новую Заимку съездить.

— Подождите, я вас молоком напою, — сказала она и вошла в амбар.

— Вот, — выходя из амбара и держа глиняную необожженную кринку, — сказала Валерия Алексеевна, — попейте.

Он взял деревенскую кринку, столько лет им не виданную, и только хотел приложиться, как Валерия Алексеевна сказала:

— Надо смешать молоко.

Молоко покрывал толстый слой сливок.

— Да что это я, пейте, — смутилась Валерия Алексеевна.

Он пил, но вот сливки кончились, и медленно цедил охлажденное молоко.

Выйдя за ворота, стал рассказывать, что благодаря ее дочери, завязал с преступностью и хочет поступать и институт. И всем, чего добьется в жизни, будет обязан только любви.

Прочитав стихотворение Есенина, сказал:

— Выучил для Верочки, но она никогда не будет моей.

Валерия Алексеевна шла, опустив голову.

— Спасибо, что вы родили такую дочь. И хоть у нас ничего не получилось, я все равно люблю Веру.

— Коля, если у Веры не сложится жизнь, она станет твоей женой.

— Если в этом году поступлю в институт, я напишу вам.

Он улыбнулся, улыбнулась и Валерия Алексеевна, и опять уловил ту поразительную схожесть в глазах и улыбке мамы и дочери.

К большаку шел напрямик по рыхлому, незасеянному полю, и земля набивалась в туфли. Перейдя строящуюся автотрассу, подумал: «Скоро проложат асфальтированную дорогу, и когда приеду в следующий раз, то до Падуна и Новой Заимки буду мчаться на автобусе, по автотрассе. И зарастет большак травой, а я по нему столько раз ходил и гонял на мотиках».

Брел в сторону Новой Заимки, голосуя попутным машинам. Хотелось проехать на лошади — к черту цивилизацию! — но не было на дороге лошадей.

Послышался рев двигателя. Повернулся. Навстречу «Кировец», и он поднял руку.

Водитель веселый, и Коля болтал с ним, не скрывая, что едет в Заимку, в которой не был шесть лет, а пять из них отсидел.

— Останови на перекрестке, — сказал у станции и показал в окно пальцем.

— Здесь мы совершили преступление. Тогда росла рожь, а в этом году ничего не посеяли.

Спрыгнув на землю, пошел по роковой старозаимковской дороге. Примерно на этом месте ударили штакетиной по голове учителя, и остановился, оглядываясь кругом. «Кировец» дернулся, и водитель помахал рукой.

Коля пошел на станцию к приятелю Власу. Он переехал из Падуна. С ним переписывался из зоны. В Падуне заходил к матери Власа, а соседка рассказала, что прошлым летом, напившись до чертиков, в омут бросился брат Власа, Агафон. Агафон был инвалид — плохо видел. Перед тем как кинуться в омут, поделился с соседкой горем: прожил около сорока и не знал, почему у него плохое зрение. А тут мать поведала: когда в девках забеременела, возненавидела плод и часто колотила по нему кулаками. Хотелось выкидыша. Но она родила симпатичного, почти слепого мальчика и сдала в приют. Детство и юность Агафон провел в приютах и колониях, где над ним, полуслепым, издевались. Об этом он пьяный, проклиная судьбу, рассказывал Коле.