Франсуаза Шандернагор - Первая жена

Я ошибалась: не в последний. В последний я сыграла свою роль с большим достоинством — я ее отрепетировала, да и играла я ее лучше, потому что она перестала меня трогать… Мне хотелось увидеть все еще раз — сараи, сосновую рощу, каменные башни, террасы, лавандовое поле, оливковую рощу, комнаты каждой из моих золовок — мне хотелось все запомнить. Не было ни одной двери, которую бы я не открыла, — я прощалась со своей юностью, с лучшими годами нашей жизни. Но ничего из того, что попадалось на глаза, не оживляло во мне ту женщину, которой я была, — я ходила по чужому прошлому.

Поблагодарив «бабушку моих детей» за ее очаровательный прием и чудесные субботу и воскресенье, которые я у нее провела (истинная правда), я уехала из Прованса с легким сердцем и таким же легким чемоданом.

Траур свой я забросила. Теперь мне уже не кажется, что я потеряла мужа — скорее его просто не существовало. Он перестал занимать мои мысли, беспокоить меня во сне: после того, как я побывала в «их» провансальском доме, прочла их письма, поняла, в конце концов, что она любила его и что вместе они, судя по всему, счастливы, я перестала мечтать об этом чужом мне человеке, по ошибке пообещавшем мне когда-то свою жизнь. Никогда больше не появится в ночи мой блуждающий огонек — конец ожиданиям на вокзалах, преследованиям, несостоявшимся встречам, расставаниям…

Впрочем, теперь, когда процедура развода близится к своему концу, мы будем законным образом разведены, а наш брак будет одним росчерком пера уничтожен на «брачных скрижалях», которые снова нам торжественно вручили, он перестал предпринимать попытки увидеть меня, он не писал, не звонил даже на мой день рождения, даже на Новый год… «Вот увидишь, — заявила мне одна „бывшая супруга“, которую уже „обкатало“ время, — поначалу их мучают угрызения совести, они то и дело звонят, а потом, после…» «После» — это уже наше нынешнее время.

Для его любви я умерла. И для всякой любви тоже. В одиночестве, однако, есть своя прелесть: разве я не стала лучше спать после того, как он покинул мои сны, разве не хорошо мне спать одной в нашей двуспальной кровати? «В постели глубоки речные воды» — я погружаюсь в них, плыву, покачиваясь на необъятных просторах сна, тяжелого и белого. Я сплю, как в снежной могиле.

За окном ветер ласкает ледовые покровы, на снегу виден звериный след. Тишина преисполнена жизнью, и следы ее появятся на снегу утром — что-то невидимое двигается, живет; до этой зимы я даже не подозревала об этом. Небытие населено всем тем, что скрывало от нас лето: по следам, которые остаются на крыльце (они взбираются по нему, как по холму), я узнаю, что здесь побывали куница, лиса, горностай, иногда даже косуля. Есть здесь, правда, нечего, можно подумать, что они приходят просто погреться у стен дома. И, поскольку я не произвожу никакого шума (читаю, сплю, зимую), они греются у моего мертвого очага до зари и исчезают лишь с первыми лучами солнца, оставив мне на память следы тех, кого я никогда не вижу, и следы эти остаются единственными моими дневными спутниками…

Еще у меня на автоответчике звучат голоса подруг, голоса эти заявляют о себе робко, на закате, и никогда не испаряются бесследно: им всегда хватает места, чтобы напомнить о себе: когда любовь ретируется, освобождается и телефон, опустошая перенасыщенные склады памяти; любовь, уходя, оставляет сердце полностью свободным для всех автоответчиков и для дружбы.

Прежде всего есть гинекей, «вдовий» клуб, великое братство разведенных жен; когда меня охватывает б о льшая ностальгия, чем от старых песен Кола Портера, когда я, как неисправный кинопроектор, начинаю пережевывать пленку своего прошлого, всегда на другом конце провода оказывается какая-нибудь «бывшая», которая уже давно перестала быть «бывшей», а стала после развода не по летам «самой собой», или кто-нибудь, кто уже развелся, и начнет мне говорить, что после измены, после насилия, смерти «будет радость». Эти «разведенки» с трудом вспоминают, что в их жизни были брак, горе… А за этим хороводом вкусивших развода видится мне на утоптанном снегу и другой, он шире, и стоят в нем жены-матери, те, кого сохранили себе их мужья, потому что они смогли сохранить мужей; это средиземноморские подруги, большегрудые, с глазами, как у газелей, они всегда готовы накормить, укачать на своей груди: «Послушай, даже самый лучший мужчина ничего не стоит! Девочка моя, завтра я принесу тебе кус-кус, устроим праздник!» Нет, для кус-куса рановато; из-за антициклона вам не добраться до моего иглу, но праздник мы устроим, это точно, обещаю. Может быть, завтра, послезавтра — скоро, в общем… Благодаря снегу я поняла, что вы любите меня больше, чем я думала, и по пересекающимся на снегу следам, которых становится все больше и больше, я понимаю, что вы тут, что вас много, — и вы стучите в ворота моей жизни, чтобы помочь, и та косоглазая девочка, которая когда-то боялась переменок, не могла даже себе представить, что друзей может быть столько.

Благодаря вам я вернусь в круг, снова стану в хоровод и буду танцевать, танцевать, танцевать. Я так любила танцевать! Подождите, я сейчас! Мне нужно еще немного времени — я возвращаюсь из такого далека, но возвращаюсь. Теперь я знаю, куда идти: с тех пор как пошел снег, перед моими глазами открылся гигантский след, он больше сада, больше озера, больше нашего холма, по глубине его я могу исчислить величие Господне. На снегу осталась огромная дыра, пропасть глубиной в рост моего мужа, она хранит еще очертания его тела, но он не придет и не займет это место снова, потому что он столь же осторожен, как косуля или горностай, и никогда не возвращается дважды на одно и то же место, он так быстр, что, сколько его ни преследуй, не догонишь и даже не увидишь воочию.

Отныне я буду спрашивать дорогу у каждого уверовавшего, я буду искать те следы, которые нашли те, кому повезло больше, чем мне: «Он проходил здесь — теперь пройдет там…» И каждому уверовавшему я буду говорить: «Обрати меня в свою веру!», как лис из сказки говорил мальчику: «Приручи меня».

Я снова пустилась в путь в самые холода. Я иду. «На пороге моего дома ждет меня Господь», — хватит ли мне времени дойти до него? Без плана и проводника поздно отправляться в путь, особенно если путь твой не прям, как стрела, — эта книга, да-да, она, лишь еще один круг, еще один тупик, — я опять ошиблась дорогой, я знаю, но Боженька терпелив, это он ждет меня на вокзале несостоявшихся встреч.

Я иду по снежному насту на ощупь. Передо мной нет пути, он позади. Передо мной лишь шум моих собственных шагов — так хрустит под ножом сахарная корочка на торте. Мне неведомо, где я иду, по суше или по водам, по небесам или по земной тверди, — уж не заблудилась ли я в очередной раз? У мира нет ни направления, ни границ. Я пошла по бескрайнему ровному простору, не оказалась ли я, сама того не ведая, посреди водной пучины, и что станет со мной, если лед треснет?