Франсуаза Шандернагор - Королевская аллея

Известнейшая писательница Франсуаза Шандернагор родилась в г. Палезо (Франция). Блестяще закончив Высшую Национальную Школу Администрации и получив диплом юриста, она работала на государственной службе, в частности, судьей Государственного совета, растила троих сыновей и одновременно занималась литературным творчеством. Ее первый роман «Королевская аллея» был удостоен премии «Амбассадор» и Главной Премии читательниц журнала «Эль» в 1981 г., переведен на многие языки и до сих пор пользуется огромным успехом.

Книга представляет собой стилизацию автобиографии супруги короля Франции, основанную на глубоком и доскональном знании исторических реалий XVII века. Героиня романа — Франсуаза д'Обинье, маркиза де Ментенон, женщина, которая родилась в тюремной камере Ниора, провела детство на Антильских островах, была замужем за калекой-поэтом, состояла в тайном браке с Людовиком XIV — Королем-Солнце — и окончила свою жизнь глубокой старухой в Сен-Сире, воспитательном заведении для девочек, основанном ею вместе с королем.

Блестящий стиль, достоверность фактов, опирающихся на исторические документы (в частности, на переписку самой маркизы де Ментенон), необыкновенная занимательность повествования — вот черты, отличающие роман «Королевская аллея» и снискавшие ему любовь читателей многих стран.

Следующая работа писательницы — трилогия, воссоздающая жизнь французского общества с 1960 по 1980 г. Три произведения — «Несравненная», «Архангел из Вены» и «Дитя и волки» — получили в 1990 г. премию Шатобриана.

С 1995 года Франсуаза Шандернагор — член Гонкуровской Академии. В 1998 г. вышла в свет книга «Первая жена». Написанная смело и искренне, она сразу же стала во Франции бестселлером.

По смерти, наступившей в 1719 году, Франсуаза де Ментенон оставила восемьдесят томов писем. К концу XVIII в. в Сен-Сире из них еще хранилось сорок томов. Эта коллекция, разрозненная и частично уничтоженная в результате революций и многочисленных наследований, ныне значительно уменьшилась. И, однако, до нашего времени дошло около четырех тысяч писем второй супруги Людовика XIV.

К сожалению, утрачены главные письма — те, что адресовались Королю и самым близким ее подругам; но мы располагаем большим количеством писем к родным, друзьям, духовникам, управляющим и слугам, начальницам и воспитанницам Сен-Сира и различным политическим деятелям того времени.

У нас имеется также большое количество писем от корреспондентов госпожи де Ментенон и одно письмо Короля, избежавшее сожжения, как другие его послания, если не считать нескольких коротких записок.

На сегодняшний день полного издания этой, огромного объема, корреспонденции не существует; единственное издание, относящееся к XVIII в., в большей своей части фальсифицировано. Современные же издания неполны и освещают, как правило, лишь один из периодов жизни нашей героини; многие письма госпожи де Ментенон до сих пор пребывают в безвестности.

Куда лучше нам знакомы записи инструкций, которые госпожа де Ментенон давала воспитанницам.

Стены, укрывшие меня от мира, станут моей могилою. Старческое, увядшее лицо, беспричинно слезящиеся глаза, тело, подобное одетому скелету, непреходящая слабость напоминают мне о том, что я смертна; зеркала же говорят, что я уже мертва.

Стоя у окна, я гляжу на заснеженный двор, где бегают и резвятся «красные» малютки [1] В монастыре Сен-Сир, основанном самой г-жой де Ментенон для девочек из знатных, но бедных семей, «красными» называли пансионерок от 5 до 10 лет, «зелеными» — от 11 до 13, «желтыми» — от 13 до 17 и «синими» — от 17 до 20 (прим. автора). ; их развязавшиеся пояски свисают на коричневые юбочки; и вы, милая моя девочка, с пылким озорством своих семи лет, азартно носитесь вместе со всеми по слякотным аллеям. Сквозь голые ветви сада я вижу в окне трапезной «желтых» и «зеленых», что молча заканчивают свой обед; их серебряные приборы и белоснежные чепчики соперничают с тусклым дневным светом. Позади, у меня за спиною, из часовни доносится пение старших, «синих», которые вместе с наставницами стоят обедню; их голоса, возносящиеся к замерзшим небесам, обладают жгучей чистотою пламени.

Могла ли я избрать для себя более мирную обитель, нежели этот дом, населенный детьми?! И, однако, здесь я чувствую себя погребенною заживо.

Прежде мне казалось, что душа стареет вместе с телом, и к тому времени, как руки утратили силу и ничего уже не могут удержать, рассудок также готов отринуть соблазны и страсти земные; увы, в моем иссохшем теле бьется сердце еще более жадное, еще более беспокойное, еще более алчущее любви, чем сердце моих юных лет. Меня душит гробовая тишина этого монастыря, недвижность тюрьмы, какою стала моя остывшая плоть. Я умираю, дитя мое, но не так от старости, как от духовного голода.

В те дни, когда красота моя была в полном расцвете, я изведала все наслаждения, повсюду была любима, годами жила среди самых блестящих умов нашего века, удостоилась высшей милости, узнала славу и почет, но все это оставляло в моей душе лишь ужасную пустоту, смятение, усталость и неослабное желание изведать нечто иное. Будучи при Дворе, я чахла от тоски среди блеска и преклонения, какие трудно даже вообразить; одна лишь мысль о Боге не давала мне умереть. Укрывшись в Сен-Сире после смерти Короля, я принесла с собою неутолимую жажду опаленного сердца и пылкие надежды невесты. С легкостью отринув мир, никогда мною не любимый, я в первую же неделю продала лошадей и карету, отпустила слуг, раздала свои платья, белье, духи, сократила даже расходы на питание и твердо положила не переступать более порога монастыря.

Но нынче я брожу из спальни в часовню, из часовни в сад, а оттуда в классные комнаты, а из них обратно к себе. Я слушаю мессу дважды в день, не вижусь ни с кем из друзей, за исключением нескольких редких родственников, чьи визиты стараюсь отсрочить, елико возможно; пожертвовала даже удовольствием вести переписку, тогда как прежде отсылала не менее двадцати писем в неделю. Я влачу свое существование, забыв о том, какой нынче день и который час, покорно и безропотно предав себя в руки Господа…

Сидя у окна в моем голубом портшезе, я слушаю ваш веселый смех в саду. Что еще вы там натворили? Водрузили на голову цветочный горшок? Жуете шарики остролиста? Срезаете кружева с юбочки, чтобы нарядить свою куклу? Ах, знали бы вы, как мне дороги ваши милые шалости! Я прощаю вам более, чем должна была бы спускать, люби я вас ради вас самой, но я лелею вас, как узник птичку, которую держит в клетке у себя в темнице.