Юрий Покальчук - На южном берегу

Потому — все настроения и мысли прямо на бумагу, на стол, чтобы становиться трезвее, чтобы смотреть на себя сторонним взглядом, чтобы увидеть потом, завтра, чем я был и чем жив сегодня.

Начало читать не стану. Все по порядку тоже не стоит. Я знаю. Начну с того места, где был взлет. Банальные, простодушно-восторженные стихи, но правда.

Нашел. Вот оно. Вот она, отысканная тобой любовь. Так сказать, осуществление мечты. «Я тону в твоем взгляде, счастливо осознаю свое отражение, эхо в глубинах зеницы твоей, выплываю безгранично счастливым, и разнообразные чувства так переполняют меня, что нет им выражения, нет им препон, нет им конца. Я гибну и возрождаюсь. Потому что никогда, никогда не знал этого. И не думал, что узнаю.

Что такое счастье? Как описать его? Глаза твои говорят правду, руки твои говорят правду, губы твои говорят правду. Мне. Правду. Люблю».

Тогда мне исполнился двадцать один год. Двадцать один. Семь лет назад. Как давно. Ганя стала моей женой. Сколько были мы счастливы? Наверное, года полтора. Я был. А она — не знаю. И сейчас не знаю. Хотя верю, что и у нее со мной были хорошие времена. И когда мы жили в Индии. Во всяком случае, первый год все было прекрасно. А потом она уехала домой — беременная. Может, если бы все обошлось хорошо и у нас был ребенок, мы бы и сейчас жили вместе? Не знаю. Сейчас вижу — правильно все то, что сделано. Правда была той самой, еще до женитьбы, правда, в которую я не мог и не хотел верить.

Я был большим, наивным влюбленным, который, получив в двадцать один год диплом, решил, что он знает все. Влюбился, через два месяца женился и по распределению — за границу, а как же — одни пятерки, лучший студент. Все шло само собой. Как должно было идти.

Она была моей первой женщиной. И здесь — моя беда, беда моего воспитания. И моих родителей, считавших меня ребенком, пока вдруг у ребенка не лопнуло терпение и он не женился, неожиданно став взрослым человеком. Для других. А для себя? Или, может, для себя. А для других? Для нее?

Долго все тянулось, пока я не понял четко и недвусмысленно, что все-таки — нет. Мы — разные люди.

А все же я и сейчас еще люблю ее. Наверное, никогда не забуду того самого начала безграничного счастья, того болезненно-счастливого чувства, хотя миновало столько времени и столько было у меня всяких новых увлечений.

Если удастся перейти осенью в очную аспирантуру, то как-то все выровняется. Надо выволакивать себя из спячки. Собственно, в аспирантуру, хоть и заочно, я все же поступил. Но что я сделал за этот год? Только в себя немного прихожу после развода. А надо покончить с этой историей совсем. Ой, Ганя, Ганя, если бы только знать, что так все сложится. Что такое она, та правда, наша правда...

Другая тетрадь. Здесь уже кое-что проясняется. Тетрадка — после возвращения из Индии, через два года после женитьбы. Некто самоуверенный наивно тычется носом в настоящую жизнь. Все вызывает у него чуть ли не отчаяние: город, любовь, люди. Много каких-то чужих, заимствованных слов, мысль еще дрожит и обрывается. Но есть уже какое-то направление, поиск, обретается земная, реальная вера...

Я все время возвращался к тому вечеру, когда увидел Ганю с подругой сквозь огромное стекло небольшого кафетерия на углу гастрономического магазина «Славутич».

Жили мы рядом, в соседнем доме, и любили посидеть в этом кафе вдвоем или с кем-нибудь при случае, когда не хотелось вести гостей к себе и устраивать прием, забегали на кофе, поболтать.

Не так уж там было уютно, но зато рядом, сразу на набережной. А у нас на Русановке немного местечек, где можно было бы посидеть за чашкой кофе. Одним словом, это было «наше» кафе, хотя друзья моего детства, да и я сам еще в школьные годы больше заседали в «Днепровских зорях», «настоящем» кафе на улице Энтузиастов. Вот это для нас был шик — начиная с восьмого класса зайти этак в кафе, заказать коктейль и посидеть просто так, как взрослым, да мы уже и были взрослыми, мы становились взрослее год от года, а Ганя училась в нашем классе, и я вдруг влюбился в нее, когда мы перешли в девятый, и она долго кружила мне голову, потому что нравился ей сначала Голян (да, да, не я, совсем не я), стройный белокурый паренек, на два года старше нас. Он закончил ПТУ и работал продавцом в магазине «Радио», пока его не забрали в армию.

Они уже начали находить общий язык, но когда однажды осенью Голян пришел на свидание с Ганей, то вдруг сказал ей: «Ты мне очень нравишься, это правда. Я хотел бы с тобой встречаться, но у меня на тебя недостанет сил».

У Гани были еще романы, как и должно быть в этом возрасте. А я ждал своего часа, ходил рядом с ней, просто как одноклассник, не больше, и она мне доверяла свои секреты — чуть ли не как подружке. Я мучился, но ждал своего часа. И еще учился в университете, когда Ганя стала моей женой. Я был счастлив.

Потом я не раз думал о тех неожиданных словах Голяна, когда мы все были еще подростками. Может, я в своей юношеской страсти действительно был более слепым, чем другие, и когда мое постоянство убедило Ганю, почувствовал себя победителем. Может, тогда я и проиграл впервые...

Меня ведь так долго не замечали рядом, очень долго, и не было изначального увлечения, взаимных восторгов и растущей близости. Нет, восстает во мне все, было, пусть не сразу, пусть потом, но было. Пусть недолго, но было!

...Так вот, я стоял тогда у витрины маленького кафетерия, а Ганя сидела прямо передо мной за одним столиком со своей подругой Надей, подругой давней, с которой они часто ссорились, но друг без друга существовать не могли, и во мне издавна шевелилась неприязнь к Наде, как будто она отбирала у меня какую-то частицу души моей жены, которая могла и должна была принадлежать только мне. Но я всегда отбрасывал эту ревность как нелепость, затмение чувств, чем она, наверное, и была.

И вот я стоял и смотрел на них и не мог оторвать глаз. Я не узнавал своей жены. Она что-то рассказывала приятельнице, та слушала ее внимательно, изредка вставляла реплики, я ничего не слышал. Я видел лишь выражение лица Гани и ее движения, ее глаза, и не мог поверить, что это она.

Она говорила увлеченно и страстно, она вся ушла в этот разговор, она вся светилась, просто излучала эмоции, увлеченность, почти завороженность.