Юрий Покальчук - На южном берегу

Повесть

Высокий седоватый человек подошел к пляжникам и уверенным, может, даже слишком уверенным голосом, выдававшим его нерешительность, провозгласил:

— Товарищи! Вынужден вас предупредить, что на протяжении двух недель эта часть пляжа будет занята киносъемочной группой. Поэтому уже завтра вам придется искать другое место!

Реагировали на это объявление по-разному, но похоже — с неудовольствием и раздражением.

— Слушайте, а я хочу сниматься в кино! И Леся вот хочет, и Марта! Возьмите нас. Мы готовые звезды. Я, например, с самого рождения, — повернула к оратору голову чернявая девушка в широкополой шляпе.

Она сидела, поджав ноги по-турецки и скрестив руки на груди. Две ее подруги лежали рядом, с откровенным интересом поглядывая на режиссера.

— Отстань от человека, Зоряна! — с ленцой, но не без кокетства произнесла девушка в узком полосатом купальнике; судя по всему, это и была Леся.

Режиссер остановился возле них.

— Зря вы так. Бывает, именно случай делает актера. Только в нашей картине, к сожалению, почти нет женских ролей. Вот мужских очень много. И мы, безусловно, будем приглашать статистов.

— А о чем ваш фильм? — спросила Зоряна.

— О гражданской войне в Испании. Как там воевал наш земляк, украинец, как влюбился в испанку...

— Ой, как интересно! — восторженно выкрикнула пухленькая Марта и тут же смутилась.

— А мы — в студенческом лагере Львовского политехнического института. Это здесь, в Рабочем уголке. Почти каждый вечер — танцы. Говорят, у нас веселее всего. Появится желание, заглядывайте... — Леся говорила уверенно, четко и в то же время чуть иронично.

— А где же этот ваш лагерь?.. Микола Андриевич, вас Соломко зовет, — послышался вдруг голос за спиной режиссера.

Все повернулись и увидели невысокого стройного парня в плавках. У него были правильные, почти красивые черты лица, черная как смоль шевелюра и небольшие, еще юношеские, усики.

— А, Роберто, и ты уже здесь. Хорошо, сейчас иду. Девочки, это наш актер, Роберто, исполнителе серьезной роли. Немного, правда, ленивый, но славный парень. А это, Роберто, чудные девочки — Леся, Зоряна и Марта...

Режиссер убежал.

Роберто стоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

Девушки с интересом смотрели на него.

— Садитесь, чего стоите, — сказала Зоряна.

— Да я с ребятами нашими разделся, у тех скал...

— Не сбегут ваши ребята, посидите с нами, а мы вас расспросим про кино. Не удирайте, — попросила и Марта.

Роберто улыбнулся и сел.

А почему вы называетесь Роберто, а так хорошо говорите по-украински? — спросила Леся.

— Потому что я испанец. Но учился в украинской школе в Киеве.

— Испанец? Какой же вы испанец, — удивилась Леся, — если из Киева?

— А мой отец еще мальчиком участвовал в гражданской войне в Испании, приехал в Советский Союз вместе с другом по Интербригаде, женился на его сестре. Ну и остался здесь.

— А ваша мама тоже испанка?

— Да нет же, украинка.

— Ага, значит, вы наполовину испанец, наполовину украинец.

— Да перестань ты с ним спорить! Хочет — пусть будет испанцем, а тебе-то что? — подала сердитую реплику Марта.

— Девочки, ну что вы напали на парня? Пришел человек, так хорошо рассказывает о себе, а вы сразу... Не обращайте внимания, Роберто, они всегда такие языкатые. По себе знаю, не дай бог! — Зоряна старалась сменить тему. — Кстати. Мы из Львовского политехнического, учимся на химико-технологическом. Все трое перешли на второй курс. А вы, наверное, в театральном?

— Я... — Роберто слегка стушевался. — Я еще нигде. Не повезло. Поступал на иностранные языки в Киевский университет и срезался. Уже вторично, ну вот, пока вольная пташка. В кино сейчас. А потом посмотрим. Буду снова работать и готовиться.

— А в армию вас не возьмут?

— Должны были бы как раз в этом году. Но у меня сердце с правой стороны. Сказали, что не возьмут. Оно ничего, нормальное, но с правой стороны.

— Вот чудо-то, ну-ка, дайте, я послушаю? Можно?

Леся прижалась ухом к груди Роберто. Все молчали.

Парня неожиданно охватило волнение. Ему показалось, что он горит, что все видят, как раскраснелось его лицо; и он невольно поднес руку ко лбу. Но вот Леся, которая прислушивалась к сердцу Роберто, может, на какую-то долю секунды больше, чем требовалось, уже сидела рядом с девушками и удивленно говорила:

— Все так. С правой стороны. Вы только подумайте!

Послушали необычное сердце и Марта, и Зоряна, но Роберто, подчиняясь этой процедуре, смотрел на Лесю. Он смотрел на нее, будто старался отыскать в ней что-то известное ему одному. Время вдруг утратило свою обычную протяженность. Смотреть бы так и смотреть...

— Вас зовут ваши товарищи, Роберто! — сказала Марта. — Разве вы не слышите?

Тогда услышал и он. «Роберто! Роберто!» — звали от скал.

— Я сейчас приду — сказал Роберто, вставая и снова будто ненароком бросая взгляд на Лесю.

— А вы приходите со своими товарищами сюда, на наше место. Здесь удобно, — предложила Леся.

— Ладно, — с радостью согласился Роберто. — Я им скажу. Мы сейчас придем... .

Сидел за столом и смотрел в окно. Долго смотрел, как опускался вечер, густела темень и неслышно вползал в комнату сумрак. Хорошо, что ребят сегодня нет в гостинице. Детвора. Умчались гулять. Крым. Вечер. Романтика.

В последний год мной все чаще овладевает раздражение самим собой, собственными мыслями и переживаниями. А почему? Однажды поймал себя не просто на чувстве усталости и разочарования, а на том, что мне нравится копаться в собственных бедах, что ощущение горечи, какой-то тяжести, давящей меня в мои двадцать восемь лет, переплетается с (как трудно признаться в этом даже самому себе) каким-то позерством, что мне уже нравится благоприобретенный этакий «байроновский», а по сути — псевдостиль, и я теряюсь, если вдруг избавляюсь от него.

А что же будет дальше? Впереди огромное время — жизнь. И еще, собственно, ничего и не сделано. Только начала. И переломы. Начала и переломы. Переломы и начала...

Пора, Виталий, спокойно посмотреть на себя и вокруг. Потому что два последних года свету не видел, жил как будто временно. Писал, да, это помогало. Становилось легче. А впрочем, что толку в писаниях? Обычное бегство в себя от себя же.

Но прошло время, наступила пора пересмотра. Вот они, тетрадки, скопившиеся за несколько лет. Странноватое чтение. Выступаешь сам перед собой и в лучшие, и в худшие минуты. Худшие — это недавно. Прикоснешься — болит. Но иногда надо вернуться к источнику боли, чтобы вылечиться. Буду снова писать и писать, как бы это смешно ни выглядело со стороны. Хорошо бы, конечно, поговорить с кем-нибудь, но вот так, чтобы все о себе... Невозможно.