Микко Римминен - С носом

Единственный более-менее относящийся к делу предмет, который я обнаружила в своей сумке, был ежедневник, и я принялась торопливо листать его. Но не обнаружила ничего дельного. Я отчаянно шелестела листочками маленькой книжицы, из горла рвался странный безмолвный крик, руки мелко задрожали. Наконец, ничего уже не понимая, я раскрыла ежедневник на странице «Для записей», куда когда-то в полусне записала совершенно безумный вопрос, полагая, что он может пригодиться мне в сложной ситуации. Помощи от него не было никакой.

«Кто в вашей семье чаще принимает решения при покупках, связанных с автотранспортом?»

Я оторвала взгляд от календаря и уже почти улыбнулась практически стопроцентной неуместности этого вопроса в данной ситуации, но потом наткнулась на черный взгляд ужасной женщины, в котором прочитывалось страстное желание меня изничтожить, она считала меня подлой обманщицей, дурой и, наверное, даже сумасшедшей. Последняя мысль заставила меня усомниться, произнесла я вслух свой вопрос или нет, и чем дольше тянулось гнетущее молчание, тем больше я склонялась к тому, что все-таки его задала.

Я попыталась найти поддержку в лице старика, с ним ведь было так мило и хорошо, несмотря на его потусторонность и мою некомпетентность, однако надеяться, что он придет мне на выручку, было бесполезно, он лишь улыбался чему-то неизвестному и, казалось, готов был рассмеяться, но не осмеливался. Я растерянно взглянула в окно. Пялиться все время на глупую сосну не хотелось, и мне пришлось даже привстать, чтобы увидеть с высоты четвертого этажа, что делается внизу. Маленький мальчик крутил на карусели красное ведро. Когда карусель разогналась и ведро со свистом вылетело, малыш поднял руки, стал размахивать ими, бегать, прыгать и скакать так, что даже наверху ощущалось тепло его бурной радости.

Но пора было возвращаться к действительности, к столу и, прежде всего, взглянуть на эту ужасную женщину.

— Исчезни, — сказала она.

Я исчезла, и исчезла довольно быстро, пробормотала скомканные «до свидания», и прежде чем успела сообразить, что происходит, уже стояла на парковке перед домом, хлопая на ветру полами не застегнутого в спешке пальто. Пробираясь между сосен обратно к остановке, услышала позади звонкий, как лед, голос маленького мальчика, который кричал: смотри, мама, это тот дядя, у которого нос смешной.

Протопав почти целый километр, я все еще была не в силах думать ни о чем другом, кроме как о том, чтобы поскорее скрыться от этой страшной женщины, вышла на перекресток и, хотя дома и деревья вокруг были похожи друг на друга до полной неразличимости, я смогла-таки понять, где нахожусь. Повернула направо, ехать домой и думать обо всех этих страшных обвинениях совершенно не хотелось, надо было зайти к Ирье, забрать бумажник, перебороть страх показаться людям на глаза, после всего этого прессинга состояние было такое, что еще чуть-чуть — и я свалюсь с ног.

И в этот момент сбылось меланхоличное предсказание старика Хятиля, мне на нос упала первая холодная капля. Казалось, что-то ледяное и острое погрузилось прямо в мозг. Вдалеке весело заиграла свою призывную мелодию машина с мороженым.

Еще одна капля. Я ускорила шаг настолько, насколько позволили мое трепещущее сердце и учащенное дыхание. Навстречу шли дома, многоэтажные, частные, дворовые сараи и одинокий приземистый торговый центр, перед которым мужчина в комбинезоне, очевидно с задержкой в развитии, тупо водил граблями по голому асфальту. Машина с мороженым продолжала зазывающе гудеть, а я продолжала идти, думая о странном, но очень милом старике, об ужасной женщине, и что только на нее нашло, что она так взъелась, как будто я действительно пришла ради денег ее отца или еще чего; стало даже интересно, что за сундуки эта злобная женщина стережет, над чем чахнет, может, она бедного старика держит в заключении и только и ждет, когда он наконец окочурится; как же ему нелегко, бедняге, под гнетом этого невыносимого существа, у него-то, у старика, сердце явно доброе, нельзя на него кричать, на такого милого дедушку.

Разволновавшись от таких мыслей, я прошла мимо остановки и нужной тропинки. Затормозила возле кричаще желтого ряда почтовых ящиков, облокотилась на них и перевела дыхание. В голову полезли разные цветовые определения, подумала, что цвет почтовых ящиков колеблется где-то между апельсиновым и цветом испортившегося масла, но потом мое внимание привлек движущийся объект — рядом прошел молодой человек, который мог бы носить на плечах свою голову как угодно, развернув ее в любую сторону, так как волосы росли у него равномерно — длинные, густые и вьющиеся. Он шагал в сторону автобусной остановки и смотрел на меня с таким видом, будто хотел спросить что-то вроде «с-вами-все-в-порядке», но мне, вероятно, удалось взглянуть на него со столь явным предостережением, что он в конце концов молча прошел мимо и скрылся за навесом автостоянки. Правда, никакого удовольствия от успешно разыгранного предостережения я не испытала, его пристальный взгляд прохожего в очередной раз доказывал, что мой вид далек от совершенства.

Постояла с минуту на месте, наблюдая за вылетевшим на дорогу и похожим на труп чайки полиэтиленовым пакетом, кусок которого вздымался, как крыло, всякий раз, когда мимо проезжала машина. Наконец я пошла дальше и так быстро оказалась у дверей Йокипалтио, словно совершила прыжок во времени. Что-то удерживало меня от того, чтобы позвонить в дверь, я опасалась, что все это плохо кончится, но я все-таки позвонила и натянула на лицо маску равнодушия.

Она быстро открылась, эта дверь, на пороге стояла Ирья. Ее волосы неожиданно стали короткими, они были блестящие, уложенные, свежепокрашенные, но в остальном она выглядела по-домашнему обыденно в серых спортивных брюках и темно-синей, растянувшейся с годами и похожей на палатку футболке. Только сейчас я заметила, что на тонких руках у нее было много маленьких, как веснушки, родинок.

— У тебя новая прическа, — сказала я как-то совсем бесцветно, так говорят, когда не знают, в каком ключе стоит начать разговор. С одной стороны, чувствовалось, что теперь я в безопасности, меня сюда звали, но, с другой стороны, было боязно, казалось, что я мешаю, вторгаюсь в чужой дом, доставляю людям беспокойство своей явной ошарашенностью и пришибленностью.

— Как тут не причесаться, — сказала Ирья. — Все-таки важные гости.

Повинуясь жестовому приказу и пробираясь на ощупь в прихожую, я все же осмелилась поинтересоваться, ходила ли она в парикмахерскую. Ирья ответила: да что ты, неужели так хорошо вышло, это все разрекламированная химия, хотя ты об этом уже спрашивала. Вон в ванной еще пар стоит.