Алексей Слаповский - Вещий сон

Саша ощерился в ответ.

— Ладно, — сказал Невейзер. — Ладно, поговорим еще.

И стал пробираться, пробираться дальше, а Нина пролезла под столом, села на колени к Саше, дала ему хрустнуть яблоком, дождалась, пока он прожует, и стала с ним целоваться.

— Хоть с тобой подучусь, — говорила она. — А то он взрослый уже, у него женщины были, его надо сразу ошеломить. Вот так — приятно?

— Приятно, — мычал Саша.

— А так?

— Ммммм...

— А так?

— Ммммм! — даже затрясся Саша.

— Ага. Это надо запомнить, — сказала Нина.

Невейзеру меж тем встретился Рогожин, который бросился на него с упреками:

— Там черт-те что, а он бродит где-то! Того и гляди, пришибут кого-нибудь! — кричал Рогожин.

— Кто? Кто? Кто? — настойчиво спрашивал Невейзер. Но Рогожин, выкрикнув свои слова, ослабел, поник головой, прислонился к дереву.

— Скажи, Невейзер, — сказал он с глубокой грустью, — за что ты меня презираешь? С детства. Да, я человек неверный и переменчивый. Я вечный asinus Buridani inter duo prata [12], мне хочется и рыбку съесть, и мягко сесть, и честь соблюсти, и капитал приобрести, и Богу молиться, и черту подмигнуть. Согласен! Ты можешь меня за это не уважать. Но презирать ты меня за это не можешь! Почему? Потому что: кто ты сам? Ты беспутно путешествуешь своей мыслью и душой, я никогда не знаю, где ты, с кем я говорю. Nusquam est ubique est! [13]Ты — нигде. Тебя нет, в сущности! Ты не умеешь желать конкретного и любить конкретное! А я умею. Посмотрите на меня, я сошел с ума! — воскликнул Рогожин. — Я говорю сам с собой, с пустотой, с тенью!

— Я вижу, Рогожин, ты изменяешь своему правилу, — сказал Невейзер. — Это будет первая свадьба, на которой ты...

— Понял! — сказал Рогожин и тут же выпрямился, оттолкнувшись от дерева. — Девушка, пойдем! — сказал он ближайшей из юных красавиц.

— Куда это?

— К кошке под муда! — ответил Рогожин, вспомнив, что он в деревне и надо говорить по-свойски. — На кудыкину гору воровать помидоры! — добавил он.

Девушка фыркнула и отошла.

Рогожин озадачился.

Он растерялся.

Он недоумевал.

Он стал хватать за руки всех девушек подряд и просил:

— Пойдем! Пойдем, а?

— Пойдем! — услышал он вдруг в ответ, но это была не девушка, а один из местных парней.

— Вот! — обрадовался Рогожин. — Я стал наконец гомиком! Что ж, все в жизни надо испытать!

Но испытание в кустах ему было предназначено другое: парень постучал кулаками о его лицо и уложил отдыхать, подстелив под его тело сухих листьев и сенца.

Чтоб не простудился.

А Невейзер оказалсянаконец возле Кати, зашептал сзади на ухо:

— Послушай, послушай, Катя, послушай...

— Что такое? — обернулся гордый кавказец.

— Извините, не знаю вашего имени... — с наивозможнейшей вежливостью сказал Невейзер.

— Аскольд.

— Да? Понимаю. Извините еще раз, мне хотелось бы узнать ваше настоящее имя.

— Аскольд, — повторил кавказец, уже с обидой.

— А позвольте еще узнать, — сказал Невейзер, встав в пружинистую боксерскую стойку, чтобы успеть отпрыгнуть, — каково ваше вероисповедание?

— Мусульманин.

— Ясно, — сказал Невейзер. — Ясно.

И поспешил к Илье Трофимовичу.

— Ты правда мусульманин? — спросила Катя. — Как интересно! Чего угодно ожидала, а этого не ожидала.

— Со мной можешь ожидать все! — пообещал Аскольд.

Подумал о трудностях русского языка и повторил фразу уже в другой редакции:

— От меня можешь ожидать все!

— Я и ожидаю, — сказала Катя усталым голосом. Но он услышал не это, а то, что хотел слышать: томление. И взволновался.

Гнатенков — казак или не казак, хоть и погон с себя сорвал? — спрашивал себя Невейзер, пробираясь к тому месту, где сидел Илья Трофимович. А как казаки искони относились к иноверцам? То-то! Сейчас все и решится. Не сносить, пожалуй, Аскольду головы!

Правда, ему отчасти стыдновато было, что он провоцирует на нехорошие чувства и действия, но, с другой стороны, обнаруженное в себе чувство любви к Кате (не потому, что она напоминает жену в юности, а — к ней самой) было настолько радостным, юным, сильным, что не страшно ради такой любви быть подлым и коварным.

Кажется, минуты не прошло с тех пор, как Рогожина увели в кусты и уложили там, а глядь — уже сидит рядом с Ильей Трофимовичем и что-то ему рассказывает. Невейзер поневоле заинтересовался и стал слушать.

— Чуть гомиком не сделали! — оживленно жаловался Гнатенкову Рогожин. — Вот они, ваши односельчане, крестьяне-то каковы, вот куда уже проникло просвещение! Впрочем, мое правило: Non indignari, non admirari, sed intelligere! [14]

— Илье Трофимовичу это неинтересно! — прервал Невейзер. — А вот знаете ли вы, Илья Трофимович, что Аскольд-то ваш...

— Это хто?

— Жених-то!

— Что жених? Тоже гомик?!

Илья Трофимович вскочил в ярости. Добродушный теоретически к разным проявлениям человеческой натуры, он, когда дело касалось его лично, безобразия не терпел.

— Нет, он не это... — Даже находясь далеко от Аскольда, Невейзер не решился повторить выкрикнутого Гнатенковым слова. — Он — мусульманин. Вот какая петрушка.

Гнатенков сел. Выпил.

— Действительно! — сказал он. — Какая ошибка вышла! Ах, какая ошибка!

И громко потребовал внимания.

Не сразу, но тишина установилась — и даже в темных кустах затихли шепотки, шорохи и возня.

— Как же мы так? — спросил Илья Трофимович односельчан, не желая брать вину на одного себя. — Говорим об уважении к религии, а сами? Приличные люди давно уж женят молодежь в соответствии с религиозными обрядами, а мы что — хуже других? Отсталые? Темные?

— Промахнулись! — вполне официально согласился Даниил Владимирович и крикнул: — Виталий!

Из-под стола вылез, едва держась на ногах, Виталий, тот самый, тезка Невейзера, который доставил его с Рогожиным в Золотую Долину.

— Человеку отдохнуть нельзя? — спросил он. — Человек раз в жизни позволил себе...

— Виталий, — не обращая внимания на его состояние, приказал Моргунков. — Мчи сейчас же в Бучмук-Саврасовку, вези сюда попа.

— И этого, мусульманского, кадий там у них или муфтий... — добавил Гнатенков. — В общем, вези служителей культа. Будем религиозные обряды исполнять в соответствии с духом времени.

А нет ее потому, что никто никогда с этого момента не видел Виталия. Он не вернулся в Золотую Долину. Не берусь гадать, что с ним произошло, но надеюсь, что остался жив, просто охмелел от российских пространств и ринулся не выполнять задание, а куда глаза глядят, надеясь найти какую-то другую судьбу. Может, вы встретите его. Приметы Виталия таковы: роста выше среднего, глаза карие, волосы русые, в углу рта папироса торчит...

Свадьба же продолжалась. Некоторое время еще помнили, что кого-то за кем-то послали, но потом забыли, кого и за кем.