Алексей Слаповский - Оно

Желтые газеты начинают рассказы о таких феноменах (они это любят) обычно следующим образом: «До пятнадцати лет Валя была мальчиком...» И дальше много интересных, общезанимательных подробностей.

Мы начнем по-другому, тем более, что Валя не была мальчиком. Равно как и не был девочкой.

Отец, мужчина серьезный [1], прапорщик внутренних войск, отказался от ребенка сразу же, о чем потом жалел: надо было сдержать крик души, ненависть и презрение, взять из роддома и как-нибудь потихоньку придавить, притравить, заморить голодом, сошло бы за несчастный случай, за обычную детскую смерть от инфекции — да мало ли... Не догадался, упустил момент, и оно осталось жить вечным для него напоминанием, позором и стыдом. Пусть он в глаза его не видит, но знает: оно живет и дышит где-то, ползает с ним по одной земле, его порождение, и одна мысль об этом испоганивает существование. Больше всего угнетало чувство несправедливости: за что это — ему? Он разве хуже других? Он приличный человек, не очень даже пьющий, хорошо исполняет свою тяжелую тюремную работу, никого не убил, не ограбил, никому не сделал подлости, напротив, ограждает общество от моральных уродов, преступивших закон... — за что?? Нет, прапорщик, естественно, знал, как все люди, что жизнь несправедлива, но считал (опять-таки, как все люди), что она несправедлива в пределах нормы. И вот произошло что-то совсем страшное, не укладывающееся ни в какие нормы — почему именно ему оно досталось?

Прапорщик, конечно же, сразу бросил мать чудища, Машу Милашенко, считая ее виноватой, да и кого еще? — он-то ведь здоровый человек! — и поторопился жениться вторично. Но детей все-таки заводить боялся и принимал меры. Да, здоров, да, нелепая случайность, однако ему ли не знать, что одна случайность приманивает другую: вон их сколько, бедолаг, кто попадает в тюрьму не нарочно, а именно по прихоти случая; они терзаются и недоумевают, они уверены, что с ними ничего подобного никогда больше не произойдет, они выходят на свободу с уверенностью в дальнейшем благополучии, но, как правило, очень скоро появляются вновь, и в глазах их виден мучительный выкрик души: «Да не может этого быть!» Может, мысленно отвечает им прапорщик, еще как может. После третьей ходки ты привыкнешь, что это не случайность, а судьба, и ты не только смиришься с нею, но будешь даже поторапливать ее, дразнить, подставляться, чтобы как можно скорее вернуться опять в тюрьму, стать ее постоянным постояльцем.

Молодая жена, желавшая детей и крепкой семейной жизни, не понимала предосторожностей прапорщика, пока не узнала его историю, а узнав, ушла от него.

Он ее проклял, но не осудил: любая поступила бы так же.

Прапорщик попросил у начальства перевода в другое место, куда-нибудь подальше, и его с охотой послали очень далеко, там он сошелся с женщиной, которая ему не очень нравилась, но устраивала одним: не могла иметь детей. Правда, напившись, он обвинял ее в этом и бил. Не по злости, а наказывая. Он и на работе редко когда бил людей по злости, из-за плохого настроения, а только по справедливости, по делу и за дело. Сожительница, сама крепко пившая и покорная женщина, долго терпела, но однажды, когда он слишком уж разошелся, защитилась попавшимся под руку цветочным горшком, большим и крепким. Прапорщик упал, из головы полилась кровь. Увидев, как из человека, казавшегося нерушимым, льется жидкость — легко и обыденно, будто кисель из опрокинутой чашки, женщина совсем обезумела и стала добивать его чем попало, вымещая разом все накопившиеся обиды. Так он умер, и это было его освобождение от муки, которую он все равно не смог бы терпеть.

Маша тоже больше не имела детей, поэтому неизвестно, кто из них все-таки был виноват. Врачи сказали: «Случай очень редкий, но бывает и хуже: слепые рождаются, глухонемые и тому подобное. А у вашего все в порядке, кроме одного. Можно, конечно, оформить в Дом ребенка, решайте сами».

Маша съездила в этот Дом ребенка за тридцать километров от города — посмотреть. Ничего страшнее она в своей жизни не видела (запомнилась служащая, во время разговора отодвинувшая ногой огромную голову ползавшего по полу малыша). И оставила Валю себе. Она это и до поездки собиралась сделать, посещение Дома ребенка было нужно лишь для укрепления уверенности в правильном выборе.

Она решила, что пусть будет мальчик (она и хотела родить мальчика), а называла его по-хохлацки Валько, и получалось близко к правде: в среднем роде. Отец, кстати, тоже ее с детства называл — Машко. Или Машок. Добавляя: «Мой ты хороший». Или: «Безобразник ты у меня!» Может, тоже хотел мальчика?

Маша жила с родителями: мать — продавщица овощного магазина, отец грузчик в том же магазине. Отец поставил вопрос ребром: « Или сдавай в приют это тюремное отродье, или проваливай, куда хочешь!» Мать причитала: «Доча, в самом деле, у тебя вся жизнь впереди, ты еще нарожаешь их, сколько хочешь — крепеньких, здоровеньких, нормальных!»

Маша уперлась. До этого она всегда слушалась родителей, которые желали ей лучшего будущего, чем себе. Заставляли, сами полуграмотные, хорошо учиться — училась. Отдали, сами не имеющие ни к чему слуха и чувства, даже к застольным песням, в музыкальную школу — успешно закончила, играла на пианино довольно сносно. Уговорили поступать в экономический институт, предполагая от такого образования большую практическую пользу. Маша, хорошо знавшая математику, легко поступила, легко училась, получила диплом, но ни дня не работала по специальности, устроилась, еще будучи студенткой, музыкальным воспитателем в большой детский сад, там и осталась, превратившись в воспитателя общего профиля. (Это потом помогло ей скрывать особость Валько: она держала его при себе, хоть и среди детей, и никому не давала возможности распознать правду). Впервые Маша пошла против воли отца и матери, когда собралась вдруг замуж. Жених, с которым она познакомилась на танцах в ДК «Россия», сильно не понравился родителям: в возрасте, да еще бедный, как всякий армейский служака малого чина, да еще в тюрьме работает! «Кто в тюрьму по краже попадает, по пьянке или драке, тот человек несчастный, а кто там добровольно, хоть и не сидит, тот просто дурак!» — рассуждал отец-грузчик. Маша, влюбившаяся, готова была жить неофициально, но прапорщик хотел, чтобы как положено: ЗАГС, машины с лентами, свадебное застолье, друзей позвать, знакомых, сослуживцев. По счастью, семьи у него не было: вырос в детском доме. Родители Маши сказали: устраивайте себе, что хотите, мы на вашу собачью свадьбу не придем и даже считать ее за свадьбу не будем. Маша кое-как уговорила жениха просто расписаться и отметить в узком кругу. И ушла к нему жить в общежитие. Через полгода, узнав, что она забеременела, родители немного смягчились: они сами уже были немолодыми и давно мечтали о внуке — чтобы почувствовать жизненный цикл свершившимся (хоть и не завершенным).