Анатолий Тосс - Почти замужняя женщина к середине ночи

И хотя вид у Инфанта по-прежнему был пусть и не роденовского, но все равно мыслителя, мучающегося над загадочной сутью бабской натуры… Тем не менее и он сам, и Пусик, и даже я, и тем более Илюха наверняка знали, чем все это закончится часика этак через два.

А если кто еще не догадался, то подскажу: страстью, и клятвами, и признаниями все это закончится. Может быть, даже девичьей слезой. Но счастливой, вполне удовлетворенной слезой.

Небольшая Инфантова комната в коммуналке представляла из себя, ну, если не минное поле (взрываться там было особенно нечему), то скорее археологические раскопки – сделаешь шаг в сторону и наступишь на что-нибудь археологически ценное, на какой-нибудь памятник старины. Дело в том, что в глубине своей сиротливой души Инфант всегда чувствовал себя антикваром.

Впрочем, иногда он самопожертвенно наводил порядок в своей комнатке, но навести там порядок было возможно, только отдав комнату на разграбление какому-нибудь татаро-монгольскому нашествию. Я имею в виду тот счастливый случай, когда все было бы начисто вынесено. Но для такой большой удачи требовалось, чтобы весь этот так называемый антиквариат нашествию приглянулся. А такое представлялось невозможным.

Тем не менее порядок приводил к тому, что тропинка, выбитая в сомнительных предметах сомнительной старины, несколько расширялась, и хоть и зигзагами, но подводила к кофейному столику. Столик только по традиции назывался «кофейным» – готов поспорить, что запах кофе был ему незнаком и даже чужд. В принципе, если исходить из функционального своего применения, он должен был бы называться «винным столиком». Так как винных бутылок с красным сушняком он на своем веку познал неисчислимо.

С двух противоположных от столика сторон было втиснуто по креслу. А если двигаться по тропинке дальше, то через два шага она приводила к дивану-кровати. Который в разложенном, кроватном своем состоянии выглядел впечатляюще и звался в народе – вертолетной площадкой.

Первоначально мы подумывали сравнить его с самолетной аэродромной дорожкой, но техника безопасности в нашем деле – превыше всего. Испугались мы больших разгонных авиаскоростей и возможных лобовых столкновений. И поэтому решили ограничиться вертолетными, строго вертикальными подъемами и спусками.

Получалось так, что каждая наша остановка в тот вечер начиналась одинаково, – на стол выставлялись бутылки французского красного. Но не так ли все и было задумано с самого начала?

Впрочем, сейчас, соскучившись по стабильности жилья и найдя его в Инфантовой заваленной складской квартире, мы как-то уж очень яро принялись и нажали. И, может, не рассчитали слегка, что, может быть, даже и хорошо – не всегда ведь рассчитывать. Тем не менее просчет этот как раз и повлиял на наш происходящий разговор.

– Вот ежели, – сказал я, – за единицу измерения человеков принять мужчину, что и следует сделать, то получается, что женщина – не человек.

Друзья мои понимающе кивнули, и только Пусик промолчал. Что было обидно – вот так, на глазах, лишиться оппонента. Без оппонента какая ж это дискуссия? Но в принципе, когда невтерпеж, можно и без оппонента.

– Я вот, – развивал я, – совсем не против женщин, наоборот, абсолютно «за». Я не отрицаю за ними мыслительных свойств и чувственных свойств тоже совсем не отрицаю. Более того, давайте признаем, они наверняка впереди в разделе интуиции и по всяким другим телепатическим и телегенным делам. Ну много всякого, чем они наделены в избытке не хуже нас самих. А порой и лучше. Просто я хочу сказать, что если мы – человеки, то они – нет. В гуманоидстве я им не отказываю, может, они и гуманоиды. Но не человеки.

– Старикашка, – прервал меня Илюха, – осади, догадка твоя принята, оценена. Хорошая догадка. Ты не нагнетай только. Переходи к следующей теме. А если завершил – тогда давай наливай лучше.

– Будет тема, – пообещал я и приготовился продолжить.

Но тут, слава Богу, вмешалась Пусик.

– А если, – предположила она, – за единицу измерения человека принять женщину?

Вот это был неправильный подход. Изначально в корне неправильный. Но я не стал осложнять и потому вообще не ответил. Вернее, ответил, но мягко так:

– Ты, Пусик, извини меня, конечно, за прямоту, может быть. Но ты, Пусик, на единицу измерения не похожа. Ни на килограмм, ни на ампер, ни на метр. Ты даже на децибел не похожа.

– Не, на метр она точно не похожа, – согласился Инфант, удовлетворенный моим отрицанием, и благодушно сгреб Пусика за плечи, и навалил на себя. – Не, для метра ты больно выпуклая.

Пусику перемена в Инфантовом настроении, видимо, показалась куда важнее дискуссии, и она удовлетворенно вздохнула. Громко вздохнула, так, что мы все услышали.

– У меня приятель один есть на работе, – самовольно вмешался Б.Бородов. – Он со мной не так чтобы откровенен, но по пьянке рассказывает кое-что. Хороший вообще малый, прямой, без хитрых, как бывает, знаете, изъянов. Я люблю таких. Так он мне однажды историю забавную рассказал.

Последовала пауза, и мы все воспользовались ею и отглотнули.

– Значит, у них там приключилось чего-то нехорошее. То ли на них кто-то в суд подал, то ли они на кого, то ли еще что-то в этом роде. Подробность эта не имеет значения – главное, что они были вызваны в определенную инстанцию, где кто-то значительный, от которого все и зависело, задавал вопросы. А им на вопросы эти полагалось отвечать, и иногда детально отвечать. В целом они версию еще давно выработали, так что, как именно отвечать, чтоб не сбиться, знали.

«И вот, – рассказывает мне мой приятель, – сижу я, значит, рядом с женой своей, подругой верной, а напротив, за столом хмырь этот расспрашивающий. И не то что менжуюсь я как-то особенно, а просто неприятно мне, что должен не врать даже, а искать правильные ответы и нервничать, что, может, скажу чего не так. Неприятно мне свое собственное нервное мельтешение. Ну, думаю, на хрена мне это все надо, буду-ка я лучше молчать, и пусть жена моя, умная и преданная женщина, сама правильные слова находит.

Так и идет все своим чередом – хмырь за столом вопросики свои каверзные с подвохом задает, я на жену смотрю и киваю порой, а она, значит, всю тяжесть разговора на себя взяла. Надо сказать, – рассказывает мне мой приятель, – что я ее такой не видел никогда прежде. Знал я, что в ней силы немерено, но не знал, что столько. Она ведь не просто отвечала, и не просто разумно и убедительно – она неистово отвечала».

«Как так неистово?» – спрашиваю я приятеля. А он поясняет.

«Именно неистово, другого слова и не подберу. Щеки раскраснелись, глаза горят, все лицо волнуется, будто она снова переживает, что с ней, по ее рассказу, произошло. Руками жестикулирует, голос вибрирует от плача до смеха, подробности какие-то чудные, мельчайшие приводит. И все это – и голос, и сами слова, и вид ее весь – настолько выразительны, настолько живы, что просто видишь, будто наяву, все то, о чем она сейчас рассказывает. Так что нельзя ей не поверить, нельзя не посочувствовать и не проникнуться этой ее, то есть нашей, проблемой.