Ричард Форд - Трудно быть хорошим

Сиззи была ее внучкой, дочерью бедняжки Рэчел, которая умерла двенадцать лет назад.

— Сиззи? — удивилась Эмма. — У Сиззи есть ребенок? Никогда не слышала о ее замужестве.

— Да нет же, Сиззи никогда не была замужем. Мама, ты же знаешь, когда умерла Рэчел, мы взяли девочку к себе И заботились о ней, как о родной дочери. Но только ей исполнилось пятнадцать лет, она вдруг сбежала. А когда вернулась, на руках у нее был этот ребенок.

— Сиззи удрала из дома и заимела ребенка? В пятнадцать лет?! — Эмма пыталась вспомнить Сиззи, ее гладкую кожу, зеленые глаза и пушистые волосы. — Но почему вы говорите мне об этом сейчас? Что я могу изменить?

— Мы не хотели волновать вас, мама, — вступила в разговор Ардис. — Малыш прожил зиму с нами. Но ведь у нас самих трое детей. Вот мы и решили привезти его сюда.

Эмма была совершенно сбита с толку.

— Ну хорошо, а почему Сиззи сама не займется ребенком? — в растерянности спросила она.

— Видите ли, мама, Сиззи встретила одного человека и собирается за него замуж. Хочет попробовать начать все сначала. Думаем, так будет лучше и для нее, и для всех нас. Нельзя упускать такой шанс. Вот только этот ребенок…

— Вы хотите, чтобы он остался здесь? И как долго?

— О, на время, только на время! — воскликнул Сэм. И по тому, с какой поспешностью он сказал это, Эмма поняла, что привезли они ребенка навсегда, до конца дней ее.

— Я слишком стара. Мне уже семьдесят шесть.

— Тебе будет хорошо с ним, мама. Будет ради чего жить.

— Жить! Скорее умереть. Я слишком стара, — сказала она вновь.

Собственный возраст вдруг представился ей бесконечным тоннелем в горах, и тоннель этот все больше и больше принимал преувеличенно угрожающие размеры. — Я уже не та. Когда умер твой отец… — начала она, обращаясь к Сэму.

— Но это было восемнадцать лет назад. К тому же ты прекрасно себя чувствуешь.

— Да, но что-то все же сломалось во мне тогда…

— Но ведь жизнь продолжается.

— Продолжается, да не моя, — опять заупрямилась Эмма.

Но Сэм и Ардис не раздражались; они были спокойны, так как знали, что в конце концов она, как всегда, уступит.

Ардис осталась в доме, а Сэм пошел к машине и через несколько минут появился уже с ребенком на руках. Он был очень худеньким, этот мальчик. С такими же пушистыми волосами, как у Сиззи, и с такими же большими зелеными глазами. Робко взглянув на Эмму, он тут же опустил глаза и уставился в пол.

— Это твоя бабушка, Этон, — обращаясь к мальчику, сказала Ардис. — Дядя Сэм был когда-то ее малышом.

— Он уже знает, что останется здесь, — сказал Сэм.

— Сколько ему?

— Четыре года, — ответил Сэм. И, понизив голос, добавил: — Сиззи говорит, он родился в июле, девятого числа. Может, вы захотите как-то отметить… В любом случае я пришлю гостинцы.

Затем Сэм принес вещи Этона: старенький чемодан и небольшую коробку с игрушками. Пообещав звонить, они уехали. Их «бьюик», с трудом раздвигая молодые зазеленевшие ветки дуба, выехал на дорогу и, сверкая в лучах яркого весеннего солнца, скрылся за горизонтом.

Ребенок стоял и молча глядел в окно еще долго после того, как они исчезли из виду. Эмма устало опустилась в кресло и посмотрела на малыша. Защемило сердце. Никак не могла оторваться от его хрупкой спинки в зеленой, полосатой тенниске, почти закрывающей коротенькие штанишки. Он был так тих и неподвижен, что, казалось, в комнате, кроме Эммы, никого нет. События сегодняшнего дня и связанные с ними потрясения измотали ее вконец. И все же она попыталась переключиться на мысли о ребенке. Где разместить его? Что приготовить сегодня? А завтра? И вообще, что она будет с ним делать? Как-то им будет вместе? Эмма думала о том, сколько еще вопросов должна задать Сэму.

Итак, ей было вручено дитя, дитя любви Сиззи, как мысленно она окрестила малыша.

Постепенно Эмма привыкла к мысли, что у нее теперь есть ребенок. Все бы ничего, да было одно обстоятельство, совершенно выбивающее Эмму из колеи. Мальчик не разговаривал с ней. Ни разу даже не взглянул в лицо. Первое время Эмма объясняла эту странность в поведении ребенка робостью; она была очень ласкова, обращалась к нему тем нежным и мягким голосом, что говорила со своими собственными детьми в те далекие времена, когда они были совсем крошками.

Но казалось, Этон не видит и не чувствует ничего. Что бы он ни делал, только появлялась Эмма, взгляд его стекленел и он не мигая смотрел в пол либо разглядывал свои руки, загоревшие, обветренные, усыпанные бородавками. Как-то раз Эмма взяла его маленькую шершавую ручку в свои. Он не шелохнулся. «У моего брата тоже на руках были такие штуки. Я вывела их. Ты позволишь, я выведу и твои?» — робко спросила она. Медленно, почти неуловимо Этон высвободил свою руку.

Казалось, он живет, как во сне, автоматически повинуясь ее приказам. Слушался он беспрекословно. В этом даже было что-то вызывающее. И пугало своей неестественностью. Он шел спать, как только Эмма стелила постель, съедал все, что она готовила. Жил как заведенный, ни разу не выказав ни радости, ни огорчения, ни каких бы то ни было других чувств. Что Эмма ни делала, никак не могла пробиться сквозь стену, разделяющую ее и мальчика. Было время, когда Эмма надеялась завоевать Этона своими кулинарными способностями. Она превосходно пекла когда-то. Но, увы, малыш съедал душистые сдобы, печенья и пирожки молча, без аппетита, вставал и уходил.

Он был гораздо мельче, чем другие в его возрасте. Но Сиззи тоже была малышкой, вспоминала Эмма. Белокожий, веснушчатый, он был очень мил и сильно походил на мать. Волосы светлые и пушистые, носик розовый и шелушащийся от солнца. Вот только глаза у него совсем другие. Серо-зеленые, как вода в пруду. Взгляд недоверчивый, не по возрасту взрослый, холодный.

Наблюдая за ребенком, Эмма часто сравнивала его с молодым орешком в скорлупе. Хрупким, но тем не менее недоступным окружающим. Особенно ей. И если первое время она спокойно воспринимала скрытность мальчика, надеясь все же растопить его сердце, то теперь замкнутость Этона тяготила ее, причиняла острую боль. Появилась даже обида на него. И непонятный страх. Стараясь преодолеть его, Эмма стала петь внуку своим низким скрипучим голосом песни, которые пела детям, песни про зверушек, птиц и насекомых. Он слушал, как обычно уставившись в одну точку; иногда его глаза следили за руками Эммы, останавливались на платье. Но ни разу не посмотрел он ей в лицо.

Прошло больше недели со дня приезда Этона. Эмма наконец решилась разложить его вещи. Переложила одежду из чемодана в комод. А незатейливые игрушки, вынув из коробки, расставила на крышке огромного кедрового сундука, что стоял у окна. Маленький коричневый медвежонок с одним зеленым глазом, желтый грузовичок, дюжина строительных кубиков, солдатики, пластмассовая уточка, коробка карандашей, раскраска. Вот и все богатство. Игрушки старенькие, потрепанные; видимо, с тех еще времен, когда он был совсем крохой. Но проходя вечером мимо комнаты, Эмма с удивлением обнаружила, что все игрушки вновь сложены в коробку, а вещи — в чемодан.