Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

Моя очередь. Шаих напомнил, что солнце точно по курсу в стороне горшков, сквозь повязку оно все равно просветится, шлепнул ободряюще по мягкому месту, и я решительно принял протянутую мне палку и подставил глаза под повязку. Сильные руки взяли меня за плечи и закрутили с такой силой, будто решили ввинтить, как шуруп, в землю.

Сквозь повязку солнце не проглянулось. Ждать, когда оно пригреет какой-нибудь бок, времени не оставалось, кружилась голова, то ли в правом, то ли в левом ухе слышался голос Шаиха, но что он говорил-советовал не понять было. Потом он рассказал, как я, подняв палку над головой, пошел к судейскому столику и вызвал у белобородой коллегии в тюбетейках панику, однако, не дойдя нескольких шагов, свернул и уверенно двинулся на болельщиков, проникших за заградительную веревку с красными флажками. Что не могла сделать милиция, сделал я, — нарушители порядка поспешно вернулись на трибуну.

— Врешь ты все! — сказал я Шаиху, валя на него всю досаду за неудачу с горшками.

Уж не так весело направились дальше.

У баганы, на вершине которой в резном теремке гнездился приз для сильнейшего лазока — живой петух с рыжим, недвижно свисающим хвостом, царило особое оживление: никто из соискателей и до середины не мог залезть. Да, здесь нужно было иметь не только мышцы, но и голову. Каким манером лезть, когда… Ведь полировка этой грот-мачты для пущей скользкости всегда натерта какой-то хитрой штукой, и надо выгадать, чтобы попусту не лезть из кожи вон среди первых, но и не переждать, когда какой-нибудь ловкач стащит петуха из-под носа.

Мы заняли две очереди. Первым встал я, через пять человек — Шаих. Когда моя очередь подошла, я сказал ему: лучше пока пропустить, древо еще недостаточно пообтерлось, вон как скатываются ребята. Но Шаих ждать больше не мог, он скинул сандалеты, брюки и, оставшись лишь в футболке и плавках, ступил к мачте, поплевал, как заправский матрос, в ладони, тронул гладкий комель и прыгнул. Стиснул в объятиях бездушного противника.

Я сразу сказал себе: петуха он снимет. Я слишком хорошо его знал, чтобы допустить иное, он зубами вцепится, но не сдастся. Это не футбол, где были и случайность, и определенное везение, здесь вот, именно здесь он должен показать всю силу своего упрямства.

Так думал не я один.

— Ну, этот татарин за курятиной и не туда взберется!

— Хе-хе, этот — как пить дать.

Я обернулся. Точно, они — Жбан с Килялей.

— А ты что отстаешь? — осклабился Киляля.

Я промолчал.

Примолкли и дружки. Маленькие глазки Жбана впились в фигурку на багане, желваки бродили по скулам. Позже я узнал, что он подошел к нам после страшного поражения на борцовском ковре. Какой-то паренек на первых же секундах схватки припечатал его к ковру всеми пятью задними точками намертво.

Шаих, преодолев половину расстояния, лез все медленнее и медленнее, часто останавливаясь, и при каждой такой остановке казалось, что он уж не соберет больше сил, медленно покатится вниз. Но не даром он звался Шейхом, сидела в нем эта какая-то чертовская косточка. И он обнимал с каждым метром все более скользкую деревяшку все неистовее и крепче. Весь майдан, весь парк с танцплощадками, аттракционами, холмами, оврагами, лесами лежал под нами, рядом пролетали облака, кружили птицы, из-за теремка-гнезда слепило солнце, а лицо уже щекотал петушиный хвост. Да, да, в ту решающую минуту я был там, на макушке мачты, рядом с Шаихом, и все это ощущал, видел, чувствовал и вместе с ним тянулся к заветной дверце.

Слишком много сил было затрачено, чтобы без сучка и задоринки спустить приз на землю. Петух сорвался из дрожащих от устали рук Шаиха и, яростно хлопая крыльями, сея перьями, полетел к середине майдана. В гуще соревнующихся изловить его было непросто. Каждый считал своим долгом шугануть Петю, сморозить какую-нибудь чушь и поржать, в первую очередь, конечно, над его новыми хозяевами. Мы бегали, растопырив руки, ползали на карачках, и нашей невольной клоунаде, казалось, не будет конца.

Больше повезло мне. Я изловчился и в хищном прыжке накрыл строптивую птицу на краю борцовского ковра. В этот момент батыр кинул соперника на лопатки, и восторга болельщиков хватило и на меня, и на борца.

Петух оказался экземпляром породистым — черно-рыже-алый, с крутой грудью, длинным, выгнутым хвостом и резным листом гребешка, три зубца которого царственно стояли, а остальные были брошены лихо набекрень, к тому же крупный, тяжелый — вот с какой добычей шли мы, когда повстречалась та, о встрече с которой мы и во сне мечтали, а наяву при одной мысли — робели, потому что, оказывается, так всегда и со всеми бывает при первой отроческой любви. Нет, мы с Шаихом не поверяли друг другу сердечных чувств, если ненароком и заводили речь, то все вокруг да около, но чувство это один в другом, по-моему, каждый из нас безошибочно чувствовал. С каких пор? Пожалуй, как раз с того праздничного воскресенья, когда мы шли с огненным Петей под мышкой по главной аллее парка.

Петуха держал Шаих. Подозрительно присмиревший, Петя, похоже, ждал момента, чтобы вновь проявить характер, но пока сдерживался. Юлька нас, когда бы не он, и не заметила — так заняты были ее васильки поиском кого-то.

Она приближалась к нам, порхая своей неповторимой походкой. Мы ее издали увидели. Она же нас — в нескольких шагах, лишь когда чубатый карапуз, топавший чуть впереди нее, затормошил приятеля, тыча пальцем на нашего Петю.

Она вскинула брови:

— Мальчики, привет! Вот это да, откуда у вас такой чудесный петушок? А я, знаете, Галю потеряла. И уходить неохота, и как-то не то одной.

Первым нашелся я. Вообще, замечу, когда дело касалось Юльки или других представительниц прекрасной половины нашей школы, я чувствовал себя свободнее Шаиха. С Юлькой, разумеется, появлялись и скованность, и, как уже говорил, страх даже, но в какой-то непредсказуемый момент мой язык будто рвал все связи с головой и сердцем и городил такие огороды, что порой сам себе диву давался: откуда что берется? Я сказал:

— Что ж, можно вместе, вчетвером погулять.

— А кто еще? — оглянулась Юлька.

— Петю за кавалера не считаешь? Или кого из нас?

— Ах, да! — приняла она шутку и открыто, показав сахарные зубки, улыбнулась.

Не спеша шли через парк в обратном направлении.

У Казанки парк превращается в густозеленые холмы и кручи, из-за дивной живописности образовавшие еще до революции так называемые Русскую и Немецкую Швейцарии. Гряда эта тянется вдоль реки вверх по течению, за Арским кладбищем Русская Швейцария сменяется Немецкой, затем река круто сворачивает, и горы, леса, буераки, почти не тронутые городом, вырываются из городского кольца на волю.