Сид Чаплин - День сардины

И это была сущая правда. Сам не знаю, кто тянет меня за язык, когда спорить явно бесполезно. Особенно со старшими. Я заметил, что им нас не переспорить. Конечно, у них есть опыт, зато молодые быстрее соображают. Но все равно лезешь на рожон. Это вроде операции без наркоза — в конце концов становится так больно, что против воли стараешься причинить боль другому.

— Ну ладно, — говорю. — А все-таки я не понимаю, из-за чего шум.

— Я уверена, что у тебя хватит ума понять…

— Спасибо.

— Ты знаешь, из-за чего — из-за твоей получки.

— А ты что, подождать не можешь?

— Я сказала, что буду давать тебе карманные деньги… а ты нарочно вскрыл конверт. Зачем?

— А скажи, пожалуйста, откуда ты знаешь, что я его вскрыл?

— Погляди-ка под тарелкой. — Но я не стал глядеть — не хотел доставить ей это удовольствие. — Погляди, погляди!

— Нечего и глядеть, без того знаю, что ты шарила у меня в комнате.

— Сам виноват, — сказала она. — Я девчонкой работать пошла и гордилась, когда приносила деньги домой и отдавала твоей бабушке. Слышишь, гордилась.

— Теперь не те времена, все переменилось…

— Да, к худшему. Я на твоем месте сгорела бы со стыда! Мать всю жизнь билась одна, растила тебя, а ты вон что вытворяешь.

— Послушай, мама, — сказал я, пытаясь начать разумный разговор. — Послушай меня. Эти деньги я заработал. То, что было хорошо для тебя, мне не подходит… Конечно, я не отказываюсь, буду платить тебе за еду и квартиру. Но я хочу сам распоряжаться своими деньгами, сам покупать себе одежду. Довольно водить меня по магазинам и одевать, как маленького.

— Ты отдашь все целиком.

— Я буду тебе платить за еду и квартиру, чтобы нам не зависеть друг от друга.

— Знаю я, чего ты хочешь, — транжирить деньги на обезьяньи костюмы и водиться со всякими подонками. Так вот, говорю тебе: я этого не потерплю.

Тогда я отодвинул тарелку, схватил конверт и вытащил три фунтовые бумажки.

— На. Вот твои деньги, радуйся. — Я совал ей деньги, но она не шевельнулась. Тогда я швырнул их на середину стола. — Ладно, пускай здесь лежат, возьмешь, когда я уйду, ты ведь всегда так делаешь.

— Скорей у меня руки отсохнут.

— Жаль, что ты не так щепетильна кое в чем другом.

Мы оба вскочили, едва сдерживаясь.

— Ты о чем это?

— Да о твоем дружке.

— Ах ты, гаденыш…

На этот раз в меня полетел не чайник, а хлебница. Но я не зевал. Тогда она в бешенстве бросилась на меня. Я пригнулся, а выпрямляясь, со страху стукнул ее. Она остановилась как вкопанная. Потом отвернулась, пошла в угол и села на стул.

— Прости меня, мама, — сказал я, подходя к ней.

Она не ответила. Не сказала даже: «Ты меня ударил!» — и, честное слово, я восхищался ею. А ведь ей было очень больно. Удар пришелся прямо в солнечное сплетение.

— Я нечаянно, мама, ты так на меня накинулась. Нечаянно… Я не хотел.

Я уже стоял перед ней на коленях, а она обхватила мою голову и притянула к себе. Помнится, я плакал, как ребенок.

— Прости, мама. Возьми деньги, все возьми, что осталось. Я был не прав. — Я сказал так, но не скрою, при этом у меня мелькнула мысль, что напрасно я так легко сдался. Но мне сразу же стало стыдно.

— Нет, мальчик, — сказала она. — Не нужны мне твои деньги. Видит бог, не нужны. Я просто хотела поговорить по-хорошему и не совладала с собой. Оставь себе деньги, но относись ко мне по-человечески.

— Клянусь.

Мы долго сидели молча. Потом она спросила:

— Что ты имеешь против него?

— Не знаю. Вроде бы ничего… Будь он только жильцом.

— Я была одна больше пятнадцати лет, — сказала она.

— Не могу себя пересилить, мама. У меня все внутри переворачивается, как подумаю, что между вами что-то есть.

— Он хочет жениться на мне… а я не могу больше выносить одиночества. — Видно, она почувствовала, как я весь сжался. — Что ты стал бы делать, если б я вышла замуж?

Я не, ответил. Немного погодя я встал и умыл лицо. А она поджарила мне рубец в тесте и налила чаю. Я сел и стал есть. В кухне было хорошо и уютно, мы были вдвоем, и к тому же спор решился в мою пользу. Но никогда в жизни я не чувствовал себя таким несчастным. Уже в постели я вспомнил все бои, какие мне пришлось выдержать, и сказал себе: да, брат, нельзя все время терпеть одни только поражения, но иногда поражение лучше победы.

Если разобраться, у нас на участке было не так уж плохо, стоило только привыкнуть. Я там не скучал, и лопатой шуровать, против ожидания, приходилось не слишком много — только в первый день меня заставили попотеть, потому что сломалась машина. А так я помогал то одному, то другому — работал отбойным молотком или крепил стенки, когда грунт был рыхлый. Мне нравилось копать, потому что часто попадалось что-нибудь интересное: как-то мы наткнулись на пласт хорошего угля, и, пока он не кончился, каждый мог взять себе мешок-другой. Но бывали находки и поинтереснее. В другой раз мы откопали гнутый мельничный желоб, по которому подавалась почвенная вода, и старик Джордж сказал, что желоб, должно быть, очень старый, потому что кирпичи не фабричные, а ручной работы и в толщину не больше двух дюймов. А потом мы дошли до того места, где стояла сама мельница.

У мельничного фундамента пришлось провозиться недели две. Он был сложен из каменных глыб чуть не в ярд длиной и не меньше фута шириной, но нашим предкам этого показалось мало, и они скрепили кладку цементом, который так затвердел, что пришлось вызвать подрывника. Там, где было когда-то мельничное колесо, мы нашли тайничок. Это было утром, часов в десять. Я сразу спустился туда и стал разгребать землю руками. Отыскал несколько старинных позеленевших монет с женским профилем (я решил, что это королева Виктория, но оказалось — королева Анна) и кольцо. Кольцо было покрыто каким-то налетом, но, когда я потер его о рукав, на нем заблестел зеленый камешек. Я спрятал все это в карман и никому ничего не сказал. В законах я был не силен, но отлично понимал, что Спроггет и дядя Джордж живо отнимут у меня кольцо, и тогда не видать мне его, как своих ушей.

Но все же я показал свою находку старику Джорджу. Он сказал, что монеты медные. Но когда увидел кольцо, оживился.

— Его небось мельничиха посеяла, — сказал он. — Много, должно, слез пролила. Сдается мне, это завезли сюда из России. Береги его, покуда у тебя невесты нет, но прежде, чем кому на палец надеть, убедись, что ты не ошибся.

Я не стал слушать этот бред. Но кольцо отнес домой и никому про него не сказал; вместе с монетами я спрятал его под половицу у себя в комнате и в дождливые вечера иногда чистил монеты, но чаще разглядывал кольцо. Оно было красивое, и его, видно, долго носили — надпись на внутренней стороне нельзя было разобрать. Зато можно было сколько угодно любоваться маленьким изумрудом; он был хорошо отшлифован и ярко блестел.