Фэнни Флэгг - Стоя под радугой

Дома он видел наступление осени. Чуял ее запах. Сгребал листья во дворе. У них с Нормой были привычные обязанности. В конце сентября она собирала всю летнюю одежду и убирала в нижние ящики шкафа, а свитера перекладывала в верхние. Из кладовки в холл приносились куртки и пальто. Летнюю обувь меняли на зимнюю. В течение месяца одежда еще пахла нафталином. В мае все летнее возвращалось. Но в этом году одежду менять не пришлось, так и ходят во всем легком, с коротким рукавом. Пару свитеров оставили, но прохлада шла в основном от кондиционеров, а не с улицы. Мак где-то вычитал, что способность человека приспосабливаться говорит об уровне его интеллекта. Пока что этот тест он завалил. А ведь старается. Кстати, поначалу он воспринял переезд с энтузиазмом, даже лучше, чем Норма. Но после первого всплеска воодушевления, когда он покончил с ремонтом дома, познакомился с соседями и нагляделся на все окружающие пейзажи, до него медленно начало доходить. Прежняя жизнь, к которой он привык, кончена. Жизнь в городе, где твоя семья прожила больше ста лет и все знают не только тебя, но и твоих бабушек-дедушек, не вернется. Здесь все чужаки, и он один из них. Очередной транзитный пассажир. Ничего особенного. Дома он был личностью. Он был Маком Уорреном. Сыном Оллы и Гленна Уоррен. Его отец держал магазин инструментов больше полувека, потом он занял место отца. Большую часть жизни, бывая в местах, где его не знают, на вопрос «Чем вы занимаетесь?» он отвечал: «У меня свой магазин инструментов». Теперь его не спрашивали, чем он занимается, а если бы спросили, пришлось бы отвечать, чем он занимался в прошлом. Кем он был в прошлом. А сейчас он что? Кто он теперь? Еще одно перемещенное лицо, которое пытается делать вид, что жизнь здесь «как дома, только лучше».

Тетя Элнер обзавелась друзьями своего возраста и полюбила Флориду, а вот Норма мучилась с Маком. Пришла она как-то с урока цветочного дизайна…

– Мак, я говорила с подругой, Этель, она сказала, что у ее Арви было то же, что у тебя, и врач определил это состояние как проблему мужской самоидентификации. Тебе просто нужно связаться с твоим внутренним самцом.

– Господи, Норма, что ты ей наплела?

– Ничего такого, сказала просто, что ты подавлен, трудно привыкаешь. В этом нет ничего постыдного, многие мужчины через это проходят. Короче, она переговорила с мужем, и Арви сказал, что ходил к врачу, это ему здорово помогло.

– Норма, Арви идиот. Ты всерьез считаешь, что нацепить золотую цепь и черный парик с завитушками в семьдесят пять означает привыкнуть? Да он смешон, жалко смотреть.

– Ладно, может, он несколько глуповат, зато счастлив, а разве не каждый к этому стремится – быть счастливым? В общем, я не собираюсь спорить из-за Арви. Вот, она мне дала брошюрку, чтобы ты взглянул.

Мак взглянул. И выяснил, где раз в неделю доктор Джон Авнет собирает группы мужчин, чтобы «вступать в контакт с внутренним воином, бить в барабан, разговаривать, плакать и делиться наболевшим в безопасной обстановке».

Мак красноречиво посмотрел на Норму, однако промолчал.

Мак добрел до Океанического парка, сел на бетонную скамью и уставился на синюю воду. Понятный ему мир исчез. Пока он был занят работой все эти годы, кто-то взял и изменил правила. Это как заснуть дома, а проснуться на луне.

Когда он вырос, жизнь как-то устаканилась, пришла к определенному стандарту. Ты не врешь, не изменяешь, не воруешь, уважаешь родителей. Твой мир – это твои обязательства. Ты от них не уклоняешься. Ты женишься. Платишь по счетам. Заботишься о детях. Играешь по правилам и ждешь, что это поможет, если ты заплутаешь. Ты держишь в чистоте свой дом, свой двор и себя самого.

Норма говорит – смирись, не мучай себя. Он бы и рад, но, похоже, женщинам как-то легче свыкнуться с новым миром. Мужчин его возраста и старше беспокоит, что ценности, ради которых они готовы были отдать жизнь, перестали быть ценностями. Все, во что он верил, обращено в горстку анекдотов, и вихлезадые комики из ночных шоу делают на них деньги – достаточные, чтобы содержать небольшую страну. Только и слышишь, какие мы были испорченные, коррумпированные, как жестоко вели себя белые люди. Он вот совсем не чувствует себя плохим человеком. Он ни разу не поступил жестоко или нечестно по отношению к другому человеческому существу. А теперь выясняется, что он угнетатель и несет ответственность за все плохое, что случилось в мировой истории. Война, рабство, расизм, сексизм – это он во всем виноват, хотя всю жизнь только и делал, что старался вести достойную жизнь. История переписывается каждую минуту. Герои его детства теперь считаются злодеями, их жизнь пересматривается под влиянием сиюминутной прихоти сегодняшних правил политкорректности. Да что там говорить, если «Гекльберри Финна» изымают из библиотек, придурки, господи прости. Слишком все запутано.

Людей-то теперь не увидишь, сплошное самообслуживание, или отгораживаются от тебя стеклом. По телефону не услышишь человеческого голоса, всюду автоответчики, одна запись связывает тебя с другой записью, а потом раздаются короткие гудки. И все злятся, орут. Не знаешь, кто хуже, левые радикалы или правые. В середке никого и не осталось. Вроде шли все правильным путем, да где-то не там свернули. Что тому виной – наркотики или телевидение? А может, с жиру бесятся? Он пытался читать, что думают по этому поводу эксперты, но они не больше него эксперты. Известно одно: после сороковых-пятидесятых мир перевернулся, как блин на сковородке, и все встало с ног на голову. В его детстве все мечтали стать Тарзанами, а теперь – туземцами. Втыкают в нос кольцо, и даже красивые девчушки бегают с зелеными волосами и пирсингом по всему телу.

И никто теперь не отвечает прямо на поставленный вопрос – да или нет. Развозят какую-нибудь риторику. А еще – незнакомые люди говорят о себе гораздо больше, чем он хотел бы знать. О чем раньше стеснялись и обмолвиться, о том теперь пишут книги и болтают по телевизору. Убийцы становятся знаменитостями, у них просят автографы. Футболисты, баскетболисты, бейсболисты могут бить своих жен, баловаться наркотиками, садиться в тюрьму и все же оставаться в команде и зарабатывать миллионы. Стало неважно, какой ты человек. Он помнил, как обожествляли профессиональных атлетов, а теперь спортивную страничку читают скорее как полицейскую хронику.

Да разве мог он подумать, что когда-нибудь профессиональный игрок в бейсбол станет носить кольцо в ухе? Или чтоб девушка пела по телевизору в одном лифчике? Жизнь так изменилась, теперь у ребенка могут быть две мамы или два папы.

Он не знал, что и думать. Не было у него ощущения, что мир становится лучше. Хуже – да. Целый час он сидел и смотрел на воду, гадая, к чему это приведет.