Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту

— Я попытаюсь. Не покидай меня. Только чтобы не было шума. Надо отцепить звонок в передней и сказать Саиду, чтобы не включал пылесос, надо закрыть окна.

Я сделал все, что она сказала. Но я не мог помешать ветру завывать под окном. Это было ветреное утро, резкое и ясное, когда с миром нельзя свыкнуться из-за его отчетливости. Чтобы пережить такое утро, надо иметь превосходное здоровье. Мысль о том, что такое утро можно пережить без наркотика, приводила меня в ужас.

Однако я провел небольшое мысленное испытание. С минуту я старался думать, что и я тоже решился выздороветь. Минуту я развивал эту жестокую мысль. Подумать только, что я мог бы принять такое решение!

Я резко откинулся назад, пришел в себя. К счастью, я ничего не решил, я только притворился. Какая радость! Счастливо я отделался!

Итак, Сюзанна хотела излечиться. Она вела меня за руку, приобщила к своему пороку, передала мне свою болезнь, а теперь она выздоровеет. Это казалось мне несправедливым. Настал момент принять бесповоротное решение. Во второй раз я наклонился над пропастью. Прыгну ли я? Нет. Да. Я прыгнул, но предварительно натянул сетку; я вдруг решил, что не желаю выздоравливать. Я решил держаться молодцом. Как ребенок, которого хитростью завлекли к зубному врачу и который сидит один в кресле зубоврачебного кабинета, я решил молодечески смириться со своей слабостью. Моя сила в моей слабости; я не стану выздоравливать. Пусть Сюзанна выздоровеет! Тем лучше! Добродетель пристала женщинам. А порок пусть остается в удел мужчинам. Я решил, что настал момент как следует взяться за Сюзанну. «Отныне я буду суров с ней, до сих пор я был уж слишком снисходителен».

Мне было так страшно, что я ни на миг не задумался о том, почему Сюзанна хотела выздороветь.

Болезнь продолжалась неделю. Генриетта тревожилась.

— Так что же вы думаете насчет Сюзанны?

— У нее печень не в порядке. Печень болит. Обычное кровоизлияние.

Генриетта присаживалась на край постели больной. Она злоупотребляла положением, аккуратно вела график температуры.

— Это совершенно не нужно. У меня нет температуры.

— Как знать. Иногда думаешь, что у тебя нет температуры, а на самом деле есть.

Да нет! У Сюзанны не было температуры. Ей было лучше; она выздоравливала. Она уже садилась в постели. Я заметил, что она по утрам заводит часы, когда я приходил к ней по ее пробуждении. Чувствовалось, что этот бесполезный жест вписывается в распорядок ее дня, придает ему постоянную ценность. Часы снова были созданы для того, чтобы их заводили. Сюзанна вновь обретала вкус к жизни. Я был восхищен.

Но вечера, сумерки по-прежнему проходили тяжело. В так называемый предзакатный час на Сюзанну накатывало раскаяние. Она говорила мне, что мысли о счастье связаны у нее только с прежними временами, прежними местами, что счастье удаляется от нее и во времени, и в пространстве, что она не может себе представить места, мрачнее своей комнаты, минуты, тяжелее нынешней. Если действие романов, которые она читала, происходило в давние времена, она переполнялась ностальгией. Она предавалась в моем присутствии каким-то особенным подсчетам:

— Это было за тридцать восемь лет до моего рождения и за двенадцать до рождения моей матери.

Мысли о грядущих рождениях, о рождении ее матери и ее собственном умиляли ее.

Каждый вечер она пыталась таким образом определиться во времени. Чтобы избежать вечерней тоски, она заставляла меня задернуть занавески еще задолго до наступления ночи. Таким образом она избегала игры угасающего света. Никаких антрактов между действием дня и действием ночи; ночь шла на авансцене, за закрытым занавесом.

Я внимательно слушал рассказ об этих томлениях. «К счастью, — думал я, — мой черед еще не настал. У меня еще есть время. Торопиться некуда».

Я смотрел, как ноги Сюзанны егозят под одеялом, словно два кролика в мешке. Мне хотелось взять за одну ногу и сильно дернуть, чтобы подтянуть все тело к своему лицу. Но я не смел. Новая душа придавала телу Сюзанны новизну, смущавшую меня. Я боялся, как бы эта новизна не поблекла из-за прежних жестов. Потребовалось, чтобы однажды вечером Сюзанна сама распахнула передо мной свою постель, как куколка, превратившаяся в прекрасную бабочку, сбрасывает с себя кокон.

— Мне кажется, ты мной пренебрегаешь, — сказала она.

И распахнула передо мной свою постель.

А на следующий день она встала и вышла в халате, в тапочках выздоравливающих — непомерно больших для нее шлепанцах. Генриетта поддерживала ее за талию. По такому случаю Генриетта не сняла формы медсестры; ее косынка касалась щеки больной. Она повторяла: «Вот молодец! Вот хорошо!»

Сюзанна отвечала усталой улыбкой, грустной улыбкой выздоравливающей. Я подложил ей подушку под ноги и еще одну за спину.

Когда я остался с ней наедине, я сказал:

— Я тебя не узнаю. Вернее, я узнаю только часть тебя.

— Которую?

— Лучшую, нежную, хрупкую. Ты похудела.

Она посмотрела на свои руки, сняла и снова надела свои кольца, свободно проворачивавшиеся на пальцах. Она встала, нерешительным шагом подошла и обняла меня. Это как-то связало меня по рукам и ногам. Ее радость была хрупка и тяжела. Я оглянулся кругом, куда бы положить эту радость. Самый ближний стул находился в нескольких шагах. Однако ноша в моих руках с каждой секундой становилась все более тяжелой и хрупкой.

Не успела Сюзанна слова сказать, как я все понял. Это было словно откровение, очевидность. Я понял, почему Сюзанна захотела выздороветь: у нее будет ребенок.

— Ты уверена? — сказал я.

— Да.

— Ты правда уверена?

— Да, я выжидала несколько дней, прежде чем сказать тебе.

Не выпуская Сюзанны, я принялся подсчитывать на пальцах, перебирая ими по спине Сюзанны: пять и четыре — девять. По счастью, Жан уехал только три недели назад.

— Муж твой будет счастлив, — сказал я.

— А ты? Ты разве не счастлив?

— Мне-то с чего?

— Это твой ребенок.

Раз Сюзанна так говорила, приходилось ей верить, но мне это не доставило никакой радости. Счастье, которое на меня свалилось, принадлежало другим. Я был посыльный счастья, ниспосылающий ребенка. Для меня было только полрадости сделать ребенка чужой жене. Сюзанне это все равно; ее материнство неоспоримо. Но мое семя прорастет в семье соседа, и это меня неприятно поразило.

Потом, поразмыслив, я пожелал, чтобы ребенок был похож на меня. Это все, чего я мог от него ожидать. Я представлял себе Сюзанну с ребенком на руках. Это пойдет ей лучше, чем меховой воротник или шаль. Хорошо подобранный ребенок будет светлолицым, со светлыми волосами. Надо избегать одинаковых тонов, стремиться к эффекту контраста. Нужен ребенок моего цвета.

Посреди зимы вдруг наступила солнечная неделя. Эти прекрасные февральские дни имели такие ясные очертания, что словно были созданы для того, чтобы остановить время. От зимы вам оставался только насморк, заложенный нос и уши. У этих прекрасных тихих дней не было запаха.