Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту

Но я проснулся слишком рано. Клэр исчезла. Свет, пробивавшийся сквозь ставни, был точно таким же, как в первый день болезни. Операция не начиналась. Стоял еще только тот утренний час, когда в клинике ждут прибытия хирурга, час, когда будущего пациента, тайком уложившего чемодан, перехватывает на пороге дневная сиделка.

Охваченный паникой, я стал одеваться. Руки мои тряслись. Вошла Клэр:

— Что ты делаешь?

— Ничего. Одеваюсь.

— Зачем?

— Как зачем? Пора одеваться, разве нет?

Я надеялся, что, притворившись, будто забыл о нашем вчерашнем решении, я заставлю запамятовать об этом и Клэр.

— Если ты сейчас же снова не ляжешь, — сказала она, — ты больше никогда меня не увидишь.

Весь дрожа, я укрылся одеялом. Какое-то время я лежал спокойно. Я попытался определить, где у меня болит. Где мне больно?

Я еще не страдал. Сколько времени придется ждать? Наверное, боль придет крадучись. Она найдет во мне почву, подготовленную ожиданием. С момента пробуждения, под толчками страха, я чувствовал, как моя слабая воля рассеивается. Несчастье приближалось неслышными шагами. Реальное, но невидимое, в ужасающей тишине, оно одного за другим закалывало моих часовых.

Иногда, чтобы подстегнуть мою панику, оно подавало мне знак. Один раз стиснуло больную ногу, так сильно, что я чуть не закричал. Я позвал Клэр.

— Мы забыли о главном. Мне не дали отпуска. Я должен явиться сегодня вечером в управление.

— Все улажено, — сказала Клэр. — Я сообщила, что ты болен. Сюда пришлют врача, чтобы он тебя осмотрел. Вы коллеги, вы друг друга поймете.

Я поостерегся настаивать. Пришло время хитрить, усыпить недоверчивость Клэр. Она накинула свой плащ. Скоро она уйдет, оставив меня одного.

Я стал следить за всеми ее движениями. Она открывала и закрывала шкафы. С каждым закрытым шкафом моя надежда становилась все более шаткой. Клэр пришла за моей одеждой:

— Она тебе не нужна, раз ты не выходишь из дома.

Я подавил возражения. Однако почувствовал унижение. Меня принуждают жить в ночной рубашке, как слабоумных стариков в домах престарелых, чьи выходки пресекают, забирая у них брюки.

Свежая, в своем утреннем туалете, собрав волосы на затылке, Клэр была символом молодости и здоровья, символом мира тех, кто свободен пойти куда угодно в повседневной одежде.

— Я вернусь через час.

Я услышал, как ключ повернулся в замке входной двери. Я был заперт; но один; но свободен.

Бесполезно терять время на поиски своей одежды. Я пошел прямо в комнату Рене. В своем шкафу он хранил гражданский костюм из серой фланели, рубашку, летние туфли. «В военное время, — говорил Рене, — надо иметь под рукой гражданскую одежду». Как он был прав!

Слишком тесный пиджак сдавил мне грудь, брюки доходили до щиколоток. Но я худо-бедно был одет. Больше пришлось повозиться с туфлями, особенно с правым. Я распорол его кухонным ножом и все-таки надел.

Теперь ключ. Найти ключ. Один за другим я перепробовал на входной двери все ключи в квартире, и слишком большие, которые не пролезали в скважину, и до смешного маленькие, проворачивавшиеся в замке во все стороны. Замок крепился к двери тремя шурупами. Я вывинтил их кончиком ножа. Я оставил дверь приоткрытой. Я отойду недалеко. Выбор у меня небольшой. Я выбираю самое простое решение. Во-первых, не выздоравливать; обеспечить себя наркотиком на день. А до вечера я найду способ получить обратно свой чемодан.

По ту сторону городского сада, на одном из балконов на углу улицы написаны золотыми буквами слова: «Врач, доктор медицины».

Я вошел без звонка, как советовала табличка на двери. Я был один в приемной. Несколько кресел с выпирающими пружинами под потертой обивкой окружали бамбуковый стол, заваленный журналами. Я сел лицом к двойной двери, обитой кожей, в которую мне скоро надо будет войти.

В комнате у меня над головой кто-то ходил. Затем послышался шум передвигаемой мебели, что-то упало. Плакал ребенок. Тихий голос что-то напевал. Наверное, никто не слышал, как я вошел. Я кашлянул. Затем стал ходить по приемной. В окно я видел городской сад и, сквозь деревья, подъезд моего дома. Начинался дождь. Люди на улице ускоряли шаг. Вдруг я увидел Клэр. Она несла продуктовую сумку. Она огибала площадь. Через минуту она будет дома, увидит, что меня нет, и между нами все будет кончено.

Все уже было кончено. Мне оставалось только отказаться от Клэр. Если мне это не удастся теперь же, мой трудный шаг станет невозможным.

Дверь передо мной раскрылась. Теперь я думал только о цели своего посещения. Если я и потерял Клэр, то это лишний стимул добиться успеха. Мне надо объясниться, привлечь на свою сторону сурового старика, сидящего напротив меня.

Доктор слушал меня, не перебивая, сложив руки под подбородком, полузакрыв глаза. Я не готовился заранее. Однако я говорил очень хорошо. Я сказал, что живу у подруги. У нее поутру был приступ печеночных колик. У меня в аптечке никакого успокоительного. Аптекарь меня не знает, отказывается мне его продать.

— Я увидел табличку у вас на двери, подумал, что, может быть, вы мне поможете.

Я замолчал. Старый врач не говорил ни слова. Он шумно дышал, опустив подбородок, так что складки его шеи упирались в галстук.

— Одной-двух ампул морфия будет достаточно, чтобы унять у нее боль, — добавил я.

Может быть, старик уснул? Он направил на меня влажный взгляд покрасневших глаз.

— Вас заставили ждать, — сказал он мягким голосом. — Прошу меня извинить. Обычно я не заставляю ждать своих коллег. Вам следовало позвонить.

Он поднялся, постоял перед столом, достаточно долго, чтобы мне пришлось встать, в свою очередь.

Он направился к двери:

— Мне очень жаль, что вам пришлось ждать.

Он открыл передо мной дверь, прошел за мной в приемную, подтолкнул меня в коридор, положил руку мне на плечо:

— Я ничего не могу для вас сделать. Прощайте, коллега, мужайтесь.

Свет на улице был слишком ярким. Я покачнулся на краю тротуара, ноги у меня были как ватные. К горлу подступала тошнота. На мгновение у меня промелькнула мысль сделать еще попытку, еще усилие. Но я слишком устал.

Я обогнул площадь, как Клэр несколько минут тому назад. Я заметил, что дождь перестал. Я медленно поднялся по лестнице.

Клэр была в столовой. Она заканчивала выкладывать на стол содержимое своей сумки: хлеб, вино, цветную капусту, печенье. Я прошел мимо нее, не останавливаясь. Вошел к себе в комнату, бросился на постель.

Делать и говорить больше было нечего. Клэр ходила в соседней комнате, но без спешки. Она пару раз кашлянула печальным голоском, от которого у меня сжалось сердце. Потом я услышал, как она ушла. Дверь без замка несколько раз стукнула после ее ухода.

Я заплакал. На меня нахлынула внезапная волна жалости. Мне было жаль Клэр, жаль самого себя. Затем наступил приступ страха, иссушавший мою душу. Я больше не испытывал жалости. Мне было страшно, но я не смог бы сказать, чего именно. Я чувствовал себя чрезвычайно слабым, или же это мое тело стало таким тяжелым. Я ощущал по очереди вес моих членов, частей моих членов, соединенных друг с другом тяжелыми суставами. Я, такой хилый, оказался заперт в бронзовом теле. Однако эта тяжесть была моей; моя броня причиняла мне боль. Усталость залегла в локтях, в коленях, в пояснице.