Ридиан Брук - После войны

– Пора, – с облегчением произнес герр Кениг. – Завтра мы займемся населением и природными ресурсами. А также поработаем с большими числами.

– Спасибо, сэр. С удовольствием.

Обычно герр Кениг выходил из дома через заднюю дверь, но ночью ее замело снегом, а расчистить дорожку Рихард еще не успел. Поскольку взрослые отсутствовали, Эдмунд сам проводил учителя к передней двери, у которой Кениг тщательно нахлобучил шляпу, для надежности обвязав ее шарфом, продемонстрировав при этом сноровку и проворство, какие проявил, расправляясь с кексом. Ворвавшийся в открытую дверь холодный воздух швырнул в холл пригоршню колючего снега. Выходя, герр Кениг наказал побыстрее закрыть за ним дверь, дабы не растратить зазря драгоценное тепло, но Эдмунд замешкался. Ветер был такой сильный, что пришлось бы с силой толкнуть дверь едва ли не в спину учителю, чтобы закрыть ее, а Эдмунд вовсе не желал выпихивать наставника. Навалившись всем телом на приоткрытую дверь, он смотрел, как Кениг удаляется быстрыми мелкими шажками, словно по льду, стараясь сохранить равновесие, – серо-черное пятно в белоснежном покое Persilschein.

Взбежав по лестнице, Эдмунд заскочил в комнату родителей – за сигаретами. Обыскивая отцовские мундиры, он наткнулся на серебряный портсигар, который отец обычно носил с собой. Портсигар был пуст, наверное, отец не успел переложить в него содержимое пачки. Внимание Эдмунда привлек не сам портсигар, а две фотокарточки, удерживаемые широкой резинкой. На первой мать сидела на пляже в Пемброкшире, а чуть в стороне они с Майклом возились с песочным замком. На втором фото, спрятанном под первым, с потрепанными уголками, был Майкл – в их саду в Амершаме. Такой живой, в любимом его вязаном джемпере, с веселой ухмылкой, как будто обменивается шутками с фотографом – скорее всего, с матерью. Воспоминание о том дне всплыло в памяти яркими картинами: вот мама вытирает щеку в саду, вот отец, с трудом сохраняя спокойствие, прощается с ними перед отъездом, вот он сам едва сдерживает слезы, не желая, чтобы кузены видели, как он плачет. И снова внутри Эдмунда словно образовалась распирающая его пустота – будто внутренности поднялись куда-то вверх, к горлу, к глазам. Но пустота эта была связана не с Майклом, а с ним самим. В отцовском портсигаре его фото не было. Почему? Может, его карточка хранится в бумажнике? А может, она отцу без надобности, потому что Эдмунд жив? И ему тоже надо умереть, чтобы его карточка попала в эту секретную галерею? Эдмунд представил, как погибает, красиво, геройски – в пожаре, в бою, в метель, – на фоне тревожных переливов «Лесного царя», плывущих из-под пальцев матери, представил, как отец роется в коробке из-под обуви, отыскивает карточку бедного Эдмунда, аккуратно обрезает по краям, чтобы уместить в серебряный портсигар.

Эдмунд захлопнул портсигар и опустил в карман мундира, втянув плотный, болотистый отцовский запах. Эдмунд любил отца, и это чувство было простым и ясным, как прямая дорога. Он любил и мать, но путь к ней лежал через лабиринт. Любить того, кого нет рядом, почему-то всегда легче.

Портсигар скользнул в карман уверенно, увлекаемый собственным весом, и Эдмунд несколько раз повторил это действие. Затем встрепенулся и продолжил поиски курева, перейдя к отцовской сумке. Она пахла дегтярным мылом и эвкалиптом. Внутри обнаружились щетка для волос, фланелевая салфетка и медаль «За боевые заслуги», белый эмалевый крест. Что он здесь делает? Хранить медаль рядом со щеткой для волос – разве это не кощунство? Ее место в бархатной коробочке или, еще лучше, на мундире, как носят свои награды русские, которые даже в бой идут, звеня медалями. На обратной стороне медали была выгравирована дата – май 1945. К красно-синей ленточке прилип кусочек мыла. Эдмунд соскреб его, приложил медаль к груди и уже собирался вознести себе хвалу за героические действия, когда снизу донесся пронзительный голос. Эдмунд заметался в поисках укрытия.

Шумным и жарким ураганом миссис Бернэм неслась по дому, а следом за ней буквально вихрился теплый воздух. Рэйчел, успевшая пожалеть, что связалась со столь могучей стихией, следовала за ней, молясь о том, чтобы герр Люберт не вернулся домой слишком рано.

– Начнем отсюда! – уже строила планы майорша. – Отряхнем снег и согреемся у камина. Выпьем розового джина. А то и горячего рейнвейна. Томпсоны наверняка опоздают. Они вечно опаздывают. Им лучше назначить пораньше. Поболтаем о том о сем. Все, конечно, станут нахваливать дом и отчаянно скрывать зависть. Потом мы прошвырнемся по… – миссис Бернэм прошествовала через двойные двери, – боже! Да это же настоящая бильярдная! Поглядите-ка только на эти картины. Я так понимаю, они не ваши. А это еще что такое? – Она посмотрела на одну из картин так, словно та приготовилась ее укусить. – Современное искусство. Не понимаю я в нем ничего. А вот Кит, ты имей в виду, разбирается. Итак. Потом сюда и… – гостья направилась к открытым дверям в столовую, – и сюда. Вот это уже другое дело. Хотя… Знаешь, думаю, список гостей можно и расширить. Сколько здесь уместится?

За этим столом? Шестнадцать? А что, если пригласить маршала с женой? Они обожают этакое великолепие. Итак, обед. Пять перемен блюд? Только никакой кислой капусты. Умоляю! От нее так и воняет бедностью и забегаловками. Разговор, конечно же, пойдет, как там дела на родине. Потом кто-нибудь упомянет русских. И бла-бла-бла. Кто-то наверняка пожалуется на нехватку топлива. И бла-бла-бла. Где-то к подаче пудинга – десерт я беру на себя – джин, или что мы там выберем, уже начнет действовать. Кит войдет в раж и обязательно с кем-нибудь сцепится. Вот тогда мужчины… Нет! Давай нарушим порядок и позволим им остаться, а сами удалимся… – Она толкнула арочные двери и вошла в самую красивую – настолько красивую, что для нее у миссис Бернэм даже не нашлось комплиментов, – комнату. – Ох. Да. Пойдет. Рояль. Чудесно! Споем что-нибудь из Гилберта и Салливана. Пусть Диана поворкует, а мы притворимся, что у нее чудесный голос. Ты ведь, надо думать, поешь? И играешь? Хорошо. Может, затеем шарады… – Она выглянула в окно: – Кто это у ворот? Дочь?

По дорожке решительно шагала Фрида. Хрупкая девочка с косичками на фоне занесенного снегом сада была словно крошка из сказок братьев Гримм, направляющаяся навстречу коварной ведьме или злому волку.

– Она сегодня рано.

– Ей нужно что-то сделать с этими хвостиками. Пусть ею займется Рената.

Глядя на Фриду, Рэйчел укорила себя за невнимательность. Могла бы и сама позаботиться. В следующий раз нужно обязательно предложить Фриде посетить парикмахера.

Миссис Бернэм еще раз придирчиво оглядела комнату и, закончив обход, повернула к выходу.