Дибаш Каинчин - У родного очага

— Вот оно что, — задумчиво протянул чабан и посмотрел внимательно на гнедка.

Гнедко прижал одно ухо, другое, вздрагивая, насторожилось, ловя неясные, далекие звуки. Чабан поддел пятками конские бока и погнал: «Кто же?.. — думал он. — Так просто ведь лошадь не испугается. Он и от волка не вдруг побежит… А тут… Не может быть!»

Чабан натянул поводья и резко повернул гнедка к лесу. Долго, до боли в глазах чабан вглядывался в лесное зеленое кружево, поднимающееся к скалам. Лошадь и человек, точно изваяния, застыли на траве. Потом, почувствовав вздох хозяина, гнедко сам повернул к отаре и неторопливо зашагал.

Нет, не зря остерегался чабан в последнее время. Уже с полмесяца, как он почувствовал, что кто-то прячется на горе Кошколы. Верный Тайгал по ночам взвывает, ощетиниваясь, и долго не может успокоиться, повизгивая и ворча. Да и гнедко ведет себя странно: оторвет морду от земли и долго смотрит в ту сторону, прядает ушами. И вот, сейчас… Нет, нет, не напрасно сорвался гнедко с места. Стоит на него направить ружье или даже палку, как он становится просто не в себе. Это колхозный кладовщик Охра напугал его на всю жизнь. Нашел тоже, чем отваживать коня от колхозного зарода! Пальнул холостым зарядом над головой. И вот гнедко даже от человека с палкой, взятой наперевес, летит со всех ног. Что там говорить про ружье! Значит, точно кто-то есть на горе Кошколы. Прав был ветеринар…

«Этот „дружок“ верное место нашел, — снова подумал чабан. — В войну на горе Кошколы милиция человек пять дезертиров словила. А жили они в пещерах, да и скала там есть, по едва заметной тропке только можно подняться», — и чабан вновь оглянулся назад.

В начале месяца Большой Жары — в июле — приезжал к чабану колхозный ветеринар. Этот плотный, тяжеловесный человек никогда в жизни не брал в руки ружья, а тут заявился с двустволкой через плечо. Принимая от друга пиалу, ветеринар поймал недоуменный взгляд и печально улыбнулся, покачав головой:

— Нет, нет, как ты мог подумать? Не для охоты я его взял. Теперь каждый, кто выезжает из деревни; непременно берет ружье. Не хочу тебя пугать, да нехорошее дело случилось на днях. Дня три назад ездил я в колхоз «Красный пахарь», на праздник. Да праздник, я тебе скажу, этот — был не праздник! Не до веселья стало всем. Проснулся утром, а за ночь там какие только страсти не случились. Один человек убился, упав с лошади, а другой, говорили, убил человека насмерть… Но мало этого, говорят, он порубил того на части. Да, да… Убийца в ту же ночь ударился в бега. Сказали, что с карабином. И ездить теперь в горах небезопасно. Пальнет в тебя, и весь разговор. Ему теперь все равно, что за одного, что за двух отвечать. Слухи ходят разные: будто убитый что-то узнал о том человеке… В общем, неприятные дела. А ты поберегись, дружище… Жена, дети…

В тот же день чабан оседлал гнедка и отправился в соседнюю долину к своему приятелю Акару. У того была в запасе мелкокалиберная винтовка. Взял у него на время. Лохматого Тайгыла посадил на цепь, чтобы не вздумал бегать в деревню или в другие отары к своим подружкам. А гнедко с тех пор пасется по ночам на аркане возле аила. Теперь уже и не знает, где его привязывать, всю траву окрест вытоптал.

Солнце стояло над холмом на высоте человеческого роста. «Хотя и рановато, — подумал чабан, — а лучше быть поближе к аилу, раз все так получилось». И понукивая гнедка ногами, он стал заворачивать отару, крича во все горло:

— Ай, ай! А-аайт!

Гнедко, который только что мчался с горы, едва касаясь земли, теперь точно обмер. Он лениво вскидывал голову и делал для видимости два-три резвых шажка. Сколько лет уже ходит за отарой, совсем обленился.

С холма открылась долина, и чабан увидел свой аил. Из дымохода валом валил дым. Соседи из деревни и чабаны-приятели с дальних пастбищ перестали ездить в гости, даже ветеринар с того дня больше не заглядывал. Сейчас самая пора — нужно готовить сено, думать о зиме. А тут — «тот», человек, который прячется в горах. Люди оставили свои лучшие косанины, не решаются к ним подняться. Вокруг только одни разговоры: «Не слышали, не поймали его? Как он там? Бата! Не приведи бог встретить на тропе…»

Все о «нем» да о «нем». Будь он трижды проклят! Не так давно старушка Куча окашивала в лесу свою делянку и примчалась в деревню сама не своя. И не заметила, как одним духом верст пять отмахала. Где обронила косу, и не помнит, узелок с провизией тоже. «Косила я, значит, косила, — рассказывает она. — Вдруг кто-то как свистнет! Гляжу, с обрыва из веток лицо выглядывает. Страшное, все в шерсти… Кайракон! Верно говорю! Бог оборонил. Ведь на острие ножа побывала…»

Отара медленно сползала с холма и вытянулась в шелестящий арал. С сильным шумом овцы перешли ручей. Гнедко жадно потянулся к воде, но чабан задергал поводьями, оторвал его от воды. Померещилось, в хрусте и топоте овечьих копытец треснула ветка нехорошо, под тяжелой ногой. Недовольный гнедко двинулся к берегу, на ходу прихватывая губами прозрачную воду. У чабана холодок пробежал по спина. Огляделся зорко: отара перешла на другой берег. Мирно бежал ручей, вздрагивая, распрямлялись ветки, погнутые овцами.

— Тьфу! Птичье сердце у тебя в груди! Трус! Чего испугался? — рассердился на себя чабан. Было попридержал у воды гнедка, но вдруг раздумал, стал торопить его и выбрался на другой берег.

Больше всего на свете чабан любил ту минуту, когда лошадь в реке пьет воду. Войдет гнедко в ручей, переступит, устраиваясь поудобней. Кругом — тишина: молчат горы, затянутые синей дымкой, что-то сонно шепчет арал, шелестит речушка — вся в мелких бурунах да разноцветных камешках, ясно видных в воде. Темный конь отражается на поверхности, как большой черный жук. Чабан приникнет к лошадиной шее, запустит глубоко в жесткую гриву пальцы и смотрит, как скрещиваются, будто ножницы, уши лошади при каждом глотке. По ним можно сосчитать, сколько она таких глотков сделает. Напьется гнедко и надолго замрет, выпустив оранжевый кончик языка. Не шевелится и чабан. На душе у него — светлое, покойное чувство. Журчит ручей. Затих в вечерней прохладе арал, не шелохнет листиком. Звук капель, оброненных лошадью, звонок, размерен. Задумчивы горы с их белыми вершинами и темными облаками.

Будь проклят этот убийца! Теперь ему и от отары нельзя отойти, и ночами глаз не смыкает. Уж коли появился двуногий вор, то тут ухо держи востро. Такой вор опаснее четвероногого. Чабану надо ехать на зимовье, чтобы накосить сено коровам и лошади. И делать это нужно немедля, — травы не ждут, и время не ждет. Надо бы спуститься в деревню, немало появилось дел, которые там нужно решить. И людей хочется повидать, узнать какие-нибудь новости, отвести в беседе душу, да нельзя ехать. Нет, нельзя. А вдруг заявится «тот»? Как оставишь одних жену и трехлетнюю дочь в аиле? Жена, к тому же, беременная, собирается скоро рожать. Мало ли что может случиться…