Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года

— Кажется, в Муджине ничего такого особенного не производится, — продолжали они свой разговор.

— Да, вроде нет… Хотя странно — ведь здесь живёт так много народу.

— Может, оттого, что рядом море, и город вполне мог бы стать портовым?

— Да нет, кто там был знает, что для этого, в общем-то, перспектив нет. Мало того, что мелко, к тому же настоящее море с линией горизонта начинается только через несколько сотен ли [21] Ли — корейская мера длины, равная примерно 393 метрам. .

— Значит, обычная сельская местность…

— Так-то оно так, да только для занятий земледелием и полей-то там раз, два — и обчёлся.

— Ну а как же тогда живут те пятьдесят-шестьдесят тысяч местного населения?

— Есть же выражение «ни шатко, ни валко», — засмеялись они, из вежливости понизив голоса.

— Будь по вашему, но всё же хоть чем-то должна славиться та или иная местность… — добавил один из них, перестав смеяться.

Неправда, что Муджину нечем похвастаться… И я даже знаю чем. Это — туман. Когда встаёшь утром с постели и выходишь на улицу, кажется, что туман окружил город со всех сторон, словно вторгнувшееся под покровом ночи неприятельское войско. Из-за него опоясывающие Муджин горы оказываются оттеснёнными в неведомую даль. Туман, будто дух умершего, что не смог найти покоя, и, затаив обиду на мир живых, приходит каждую ночь, распространяя повсюду своё дыхание. И не под силу человеку разогнать этот туман до тех пор, пока не взойдёт солнце, и ветер, сменив направление, не начнёт дуть со стороны моря. И хотя туман нельзя было ухватить руками, его присутствие явно ощущалось. Окружая людей, туман отрезал их от всего остального мира. О, этот муджинский туман! Туман, что каждое утро приветствует жителей… Ох уж этот туман, что заставляет живущих в Муджине людей горячо взывать к солнцу и ветру. Именно его следует называть главной достопримечательностью Муджина!

Тряска слегка уменьшилась. Я чувствовал своим подбородком, как автобус на кочках бросает из стороны в сторону то больше, то меньше. Я бессильно развалился в кресле, поэтому меня подбрасывало вместе с подпрыгивающим автобусом. Для меня не было секретом, что езда в автобусе в полностью расслабленном состоянии утомляет больше, чем, если ты сидишь в напряжении. Но я никак не мог заставить себя выпрямиться. А всё потому, что июньский ветерок, врывающийся в открытое окно, вводил меня в состояние полудрёмы, бесцеремонно щекоча лицо. Мне казалось, что ветер превратился в огромное множество мельчайших частиц, которые до отказа насыщены усыпляющим веществом. В этом ветерке, удивительным образом гармонируя друг с другом, сливались воедино бодрящие лучи солнца, прохлада, ещё не успевшая утратить своей свежести от прикосновения к потным лицам людей, и солоноватость воздуха, предвещавшая близость моря, что раскинулось по ту сторону гор, обступивших дорогу, по которой мчался наш автобус. Если бы можно было смешать меж собой три этих компонента — пронзительную яркость солнечных лучей, прохладу воздушных струй, что так приятно освежали лицо, а также солоноватость морского бриза — и сделать из них снотворное, то оно стало бы самым желанным лекарством из всех тех, что выставлены в витринах аптек на нашей планете. А я стал бы директором самой процветающей фармацевтической компании во всем мире. Потому что все мы мечтаем спать спокойно… Ведь что может быть лучше безмятежного сна?

Я с горечью усмехнулся своим мыслям. И одновременно еще яснее ощутил приближение Муджина. Так было всегда: стоило мне только приехать сюда, как все мои мысли приходили в полный беспорядок и превращались в какие-то нелепые фантазии. Именно в Муджине я безо всякого смущения и стыда начинал думать о разных глупостях, которые я никогда бы не позволил себе в любом другом месте. Нет, не то чтобы в Муджине я начинал думать о чём-то таком намеренно — казалось, что возникавшие без моего участия фантазии проникали в мою голову сами.

— Что-то уж очень ты неважно выглядишь, совсем никуда не годится. Скажи, что тебе надо проведать могилу матери, и съезди на несколько дней в Муджин. На собрании акционеров мы с отцом сами всё уладим. В кой-то веки подышишь свежим воздухом, а вернёшься уже директором фармацевтической компании «Великое возрождение», — теребя воротник моей пижамы, настойчиво убеждала меня жена как-то ночью несколько дней назад. И хотя её уговоры были вполне искренни, я в ответ лишь недовольно пробурчал, словно ребёнок, которого заставляют делать что-то против его воли. Это была своего рода ответная реакция на воспоминания о прошлой моей жизни в Муджине, где я всегда испытывал ощущение потери самого себя.

Во своей взрослой жизни я всего лишь несколько раз бывал там. Эти нечастые наезды всегда были связаны либо с бегством от очередного поражения в Сеуле, либо же с необходимостью начать что-то заново. Само то, что я ехал в Муджин каждый раз, когда мне нужно было перевернуть новую страницу моей жизни, не было случайностью, и, вместе с тем, это не означало, что во время моего пребывания там во мне безудержно просыпались новые силы или созревали какие-то новые планы. Напротив, в Муджине я всегда чувствовал себя, словно бы запертым в четырёх стенах. С осунувшимся лицом и в грязной одежде, я только и делал, что валялся без дела в дальней комнате. Когда я бодрствовал, бесконечно долгие часы пробегали мимо, насмехаясь над тем, что я застыл в полной неопределённости. Когда же я спал, меня, лежащего без сил, жестоко мучили долгие-предолгие ночные кошмары. Большинство моих воспоминаний о Муджине были связаны либо со вспышками раздражительности на стариков, что приглядывали за мной, либо с самоудовлетворением своих мужских потребностей в попытке избавиться от бессонницы и бесплодных фантазий, или же с едким дымом от крепких папирос, из-за которых опухали миндалины, а также с тревожным ожиданием почтальона… и прочее, прочее всё в таком же духе…

Разумеется, вспоминалось не только это. В какие-то моменты, когда я шел по улицам Сеула, мой слух, настроившись на внешний мир, вдруг начинал улавливать беспощадно хлынувший со всех сторон шум, от чего меня начинало пошатывать; или же когда я подъезжал на машине по мощёному переулку к своему дому в районе Синдандон, мне представлялась местность, где течёт полноводная река и раскинулась поросшая зелёной травой дамба, что выдаётся в море дальше пятнадцати ли, где есть рощицы, а также множество мостов, переулков и глинобитных изгородей, где можно увидеть школы, чьи спортивные площадки окружены высокими тополями, где дворики офисов посыпаны чёрной морской галькой, а бамбуковые лежаки выносятся на ночную улицу… Всё это тоже напоминало мне Муджин.