Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года

Когда я вернулся в дом тёти и сел ужинать, ко мне пришёл гость. Это был Пак, он учился в той же средней школе, что и я, только был на несколько классов младше. Для меня не было секретом, что он сильно уважал меня из-за моей былой славы книжного червя. Во времена нашего ученичества он был помешан на литературе. Говорил, что ему нравится американский писатель Фицджеральд, но в отличие от фицджеральдовских почитателей он ко всему относился очень серьёзно, к тому же был весьма скромен и беден.

— Услышал от одного приятеля из газетного издательства, что вы приехали. Какими судьбами к нам? — похоже, он и в самом деле был рад меня видеть.

— Что ж, мне теперь в Муджин и наведаться нельзя?! — ответил я тоном, который мне самому был не по душе.

— Давненько вас не было, вот и удивляюсь. В последний раз вы приезжали, когда я только что вернулся из армии. Сколько же с тех пор…

— Постой, неужто прошло целых четыре года?

Четыре года назад я приехал в Муджин после того как потерял место бухгалтера в фармацевтической компании после ее слияния с более крупной фирмой. Но если честно, то я уехал из Сеула не только из-за того, что лишился работы. Я бы тогда не приехал в Муджин, если бы меня не бросила моя подруга Хи, с которой я жил в то время.

— Слышал, вы женились… — проговорил Пак.

— Да, было дело… а ты?

— Нет ещё. Говорят, что хорошую партию сделали.

— Неужели? А ты чего до сих пор в холостяках ходишь? Сколько тебе в этом году стукнет?

— Двадцать девять.

— Погоди, погоди… двадцать девять, говоришь… Я слышал, у девятки суровый нрав… Может, в этом году надумаешь, всё же?

— Ну, не знаю…

Он, словно школьник, почесал затылок. Четыре года назад мне было двадцать девять, тогда Хи исчезла из моей жизни, а моя нынешняя жена потеряла мужа — он умер.

— У вас, надеюсь, ничего не случилось? — спросил Пак, знавший более или менее обстоятельства, которые привели меня в Муджин в прошлый мой приезд.

— Да нет. Кажется, скоро повысят в должности, вот и вырвался на несколько дней.

— Очень рад за вас! Говорят, что после освобождения [23] Освобождение от японского колониального режима 8 августа 1945 года. среди выпускников нашей школы вы больше всех преуспели!

— Да ну! Это я-то? — усмехнулся я.

— Да. Вы и Чо с вашего выпуска.

— Чо? Мой школьный приятель?

— Да-да, если я не ошибаюсь, он в позапрошлом году получил самый высокий разряд для поступления на государственную службу и сейчас возглавляет здешнее налоговое управление.

— Да неужто?

— А вы что, не знали?

— Да мы после окончания школы особенно не общались. Он, наверно, до этого работал служащим в этом самом управлении?

— Точно.

— Что ж, рад за него. Может, наведаться к нему сегодня вечерком?

Смуглолицый Чо был маленького роста. Поэтому он часто говорил мне, высокому и белолицему, что из-за меня у него возник комплекс неполноценности. Чжо больше всех впечатлил рассказ про мальчика, которому сказали, что линии его руки не предвещают ему удачу. Мальчик же трудился, не жалея сил, выцарапывая своими ногтями на руке счастливые линии. В конце концов он преуспел и зажил всем на зависть.

— А ты чем занимаешься? — спросил я у Пака.

Он покраснел и, немного помявшись, ответил, что работает учителем в нашей родной школе. У него был такой вид, будто он в чём-то провинился.

— А чем плохо? В свободное время можно читать в своё удовольствие! У меня так даже журнал полистать времени нет. А что преподаёшь?

Мои слова, кажется, придали решительности Паку, и он ответил уже увереннее:

— Родной язык.

— Хороший выбор! Таких, как ты, учителей не так-то просто найти.

— Да не скажите. Трудно соперничать с дипломированными выпускниками пединститута, имея в кармане учительское удостоверение непрофильного вуза.

— Вон оно что…

Пак не ответил и лишь грустно улыбнулся.

После ужина мы пропустили по стаканчику и направились к дому Чо, который, оказывается, ходил теперь в начальниках. На улице было темно. Переходя мост, я увидел едва различимые силуэты деревьев, что росли по берегу ручья. Когда-то давно я вот так же ночью переходил этот мост, проклиная эти самые деревья, нависшие тёмной массой над берегом. Казалось, они вот-вот с криком сорвутся с места и бросятся прочь. Я ещё тогда подумал, как было бы хорошо, если бы на свете вообще не было деревьев.

— Всё, как и раньше, — проговорил я.

— В самом деле? — пробормотал мой спутник.

В приёмной у Чо сидело четыре человека. Он до боли сжал мою руку и тряс ею, что есть сил. Я заметил, что по сравнению с прошлым лицо его значительно округлилось и посветлело.

— Ну, садись же скорей! Боже, ну и беспорядок здесь! Надо бы скорей обзавестись женой…

Однако комната совсем не выглядела запущенной.

— Ты что же, ещё не женился? — спросил я.

— Да вот, так уж получилось… Всё с книжками по праву в обнимку… Да ты садись!

Он представил меня тем, кто находился в комнате. Трое мужчин были служащими управления, а четвёртая — женщина — что-то обсуждала с пришедшим со мной Паком.

— Эй, ну хватит там сплетничать, мисс Ха, познакомьтесь! Это мой товарищ по учёбе — Юн Хиджун. Работает инспектором в крупной фармацевтической компании в Сеуле. А мисс Ха Инсук работает в нашей родной школе учителем музыки, в прошлом году закончила музыкальный институт в Сеуле.

— А, вот оно что! Так значит, вы вместе работаете! — воскликнул я, указывая по очереди то на Пака, то на учительницу.

— Да, — приветливо улыбаясь, ответила женщина, а Пак подтверждающе кивнул головой.

— Вы родом из Муджина?

— Нет, приехала по распределению и живу одна.

Внешность этой женщины выдавала неординарную натуру. Точёные черты лица, большие глаза, слегка желтоватая кожа. В целом создавалось впечатление некоторой болезненности, но чётко очерченный нос и пухлые губы полностью стирали эту болезненность. Чистый и высокий голос подчёркивал очарование носа и рта.

— Что у вас за специальность?

— Вокалом занималась немного.

— Мисс Ха и на фортепиано замечательно играет! — негромко сказал стоявший рядом Пак.

— И поёт отлично! Сопрано — просто прелесть! — вставил словечко и Чо.

— О, вы пели сопрано? — спросил я.

— Да, на выпускном концерте я исполнила арию «Как-то ясным днём» из оперы «Мадам Баттерфляй», — ответила она. В её голосе прозвучала тоска по тем временам.

На полу лежала шёлковая подушка, на ней были раскиданы карты. Муджин. И те самые карты, что неверно предсказывали судьбу грядущего дня. Встав с постели около полудня, я гадал на них, зажав в зубах почти догоревшую папиросу, которая, казалось, вскоре прожжёт мои губы, и сощурив в тонкую ниточку слезившиеся из-за папиросного дыма глаза. Те самые карты, что доводили до полного бесчувствия моё тело. И только моя возбуждённая голова и пальцы раскалялись от напряжения, когда я в очередной раз присоединялся к картёжникам, чтобы забыться.