Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

К своему раздражению, Мег абсолютно не понимала, что творится в голове у этого манекена: она пыталась догадаться об этом по движениям Оксаны, но та, взгромоздившись на высокий барный табурет с чашечкой чая в руках, казалось, вообще ничего не чувствовала.

В кабинете Вима зазвонил телефон, и Мег устремилась туда: долой всякие личные рассусоливания, она снова безупречная секретарша известного галериста.

Оксана тем временем перечитывала записку. И чем больше она на нее смотрела, тем легче ей становилось. Итак, Вим по-прежнему остается в тесном контакте со своей бывшей невестой и их отношения могут снова пойти в гору в любой момент. Если она считает достаточным подписываться «ты угадаешь кто», значит она уверена в их любви.

Оксана слезла с табурета, придерживаясь за холодильник, чтобы не подвернуть лодыжку, и поставила подогреть еще воды.

Ее больше не мучило чувство вины. Вот уже три месяца она упрекала себя за то, что Вим ею не интересуется: он никогда не проявлял инициативы в постели, никогда не набрасывался на нее, не шептал, что сходит с ума от ее тела, ни разу страстно не привлек ее к себе. Когда-то он сам ее соблазнил, но теперь проявлял к ней почтение, которое ее тревожило: она задавалась вопросом, то ли от нее плохо пахнет, то ли она каким-то странным образом постарела раньше времени; хуже того, она стала сомневаться, все ли она вообще в постели делает правильно…

Она ни разу не жила подолгу с одним мужчиной, поэтому никогда и ни с кем не обсуждала эту тему. Почему каждая ее любовь длилась так недолго? До нынешнего момента она думала, что все дело в географии, ведь ее ремесло забрасывало ее в самые разные точки земного шара, но теперь, прожив три месяца с Вимом в Брюсселе, она предположила, что за этим внешним поводом стоит какая-то более серьезная причина. Может, она просто плохая любовница? Под взглядом Вима, который восхищался ее красотой и обращался с ней как с дорогим произведением искусства, но при этом был холоден в постели, она заподозрила, что просто не на высоте в этой области.

Но записка навела ее на другой след, — наверное, Вим думал о другой, у него продолжались идиллические отношения с другой женщиной, или он мечтал о них. Может, он собирается расстаться с Оксаной? Похоже, она годилась только на роль временной любовницы…

— Оксана, ваше такси будет через пять минут.

Она подскочила от неожиданности: Мег сыграла роль будильника, просигналив, что хватит мечтать, пора заняться делом.

— Предупредите, что мне потребуется минут десять.

Мег лицемерно подтвердила, что передаст: она-то знала, что на самом деле такси придет еще через полчаса; как раз это время и потребовалось Оксане, чтобы в спешке, натыкаясь на мебель, собрать вещи.

А этажом ниже Вим радостно улыбался своему приятелю Кнуду, директору авиакомпании:

— Петра фон Танненбаум?

— Со вчерашнего вечера она говорит только о тебе.

— Я заметил, что между нами что-то проскочило. Интересно, что бы это значило…

— Слушай, Вим, она все сказала прямее некуда: «Жаль, что этот ваш Вим живет со своей манекенщицей, я бы с радостью поселилась у него на то время, что я в Брюсселе».

— Ох ты ж…

— И добавила — клянусь, что не вру: «Вы все-таки поговорите с ним об этом».

Вим побагровел, польщенный тем, что привлек к себе внимание женщины, снискавшей мировую славу.

— Ты понимаешь, что это значит? Если в определенных кругах узнают, что я с Петрой фон Танненбаум, тут такое начнется…

— Ничего реклама, да?

— Не то слово! В Берлине, Париже, Милане и Нью-Йорке все только о ней и говорят.

«Все» в понимании Вима не означало, конечно, массы, эти миллионы обычных людей — имелась в виду только особая среда, элита, люди из мира современного искусства. Эти небольшие группы — по сотне человек в каждом из названных крупных городов — были те самые «все», кто имел для него значение. Если бы его познакомили со знаменитой певицей, у которой по всей планете проданы миллиарды дисков, то выяснилось бы, что он не слышал о такой, потому что с этими кругами он не пересекается. Слава, с его точки зрения, была не повсеместной известностью, а признанием определенных людей, которых вполне можно пересчитать.

Итак, Петра фон Танненбаум стала фетишем для поклонников авангардного искусства, потому что она заново создала жанр стриптиза. Из вульгарного зрелища, жалкого выставления себя напоказ, обильно сдобренного нищетой и похотью, она сделала шикарный перформанс. Выступала она только в самых изысканных галереях, зрители туда допускались тоже только самые достойные, и в свете шести десятков прожекторов, создающих весьма причудливую подсветку, она показывала несколько невероятных картин, причем в начале выступления она была одета, а в конце — обнажалась, но не всякий раз: иначе все было бы слишком предсказуемо.

Пластика у Петры фон Танненбаум была королевская, и к тому, что ей даровала природа, она добавляла искусство человеческих рук. Ее макияж, волосы, ногти, даже атласная кожа, имевшая превосходный оттенок, — все казалось выписанным кистью гениального художника. Всегда и всюду ее окружала эта аура — как произведение искусства большого мастера. К тому же каждая сцена, которую она представляла, напоминала о какой-нибудь знаменитой картине или скульптуре, измененной самым шокирующим образом: так, Мона Лиза у нее оказывалась раздетой, а Ника Самофракийская поднимала руки.

— Слушай, Вим, Петра фон Танненбаум проведет в Брюсселе три месяца, ведь у нее в ближайшее время выступления в Антверпене, Генте, Амстердаме, Гааге и Кёльне. Только представь себе, как бы ты смотрелся с ней на европейской ярмарке в Маастрихте или Базеле!

Вим топнул ногой. Дефилировать перед коллегами, крупными галеристами, под ручку с живым шедевром — это будет высшая точка в его карьере. Он хлопнул себя по коленям: решение принято.

— Передай Петре фон Танненбаум, что я приглашаю ее завтра на ужин, чтобы в спокойной обстановке обсудить одно деловое предложение.

— Отлично.

— Думаешь, она поймет?

— Уверен, что поймет.

Вим и Кнуд радостно обнялись на прощание.

— А что ты будешь делать с Оксаной?

Удивленный, Вим бросил в его сторону взгляд, который означал: «Какой странный вопрос…»

Вим вернулся в галерею, принял несколько клиентов, полистал журналы, раздумывая, как лучше поступить. Расставался с женщинами он уже раз двадцать, но всегда расставание происходило естественным образом, из-за взаимной скуки, усталости, как в природе осенью расстаются с деревом опадающие листья. Но на этот раз расставание нужно было ускорить.

Стоит ли упомянуть как предлог бесцветность их интимных отношений? Почему бы не воспользоваться этой возможностью? В конце концов, это же правда и он тут пострадавшая сторона! Оксане ни к чему знать, что со всеми предыдущими партнершами секс для него был таким же безрадостным! Как говорит Кнуд, «неправильно говорить о мужчине, что он плох в постели, потому что плохо в постели бывает не одному человеку, а двоим вместе!». Просто нужно сымпровизировать! То же самое, что убеждать клиентов… Ведь у него отменное чутье, которое всегда его выручало.