Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

— А ты знаешь, Северина, что я спец по части ядов?

— Ты?

Северина прыснула. С ее точки зрения, трудно было придумать более экстравагантное увлечение.

— А почему? Ты собиралась изучать химию?

— Нет.

— Медицину?

— Нет.

— Значит, фармакологию?

— Да нет, слушай, люди изучают эти профессии, когда хотят лечить других. А я собиралась убить. Убить Ориона.

— Ты шутишь, что ли?

— Успокойся, я не дошла до того, чтобы перейти к делу. Я как евнух в гареме: он знает, как это делается, но не может это сделать.

— Ты хотела убить Ориона?

— Сто раз! Тысячу раз! Мильон!

— Что же тебя удержало?

— Ну есть же у меня совесть. Но все равно каждый раз такое облегчение — убить хотя бы мысленно. Я представляла, как его тошнит, он задыхается, изо рта идет пена и он судорожно хватается за горло. Это надо прописать в Уголовном кодексе: лучшее средство профилактики убийства — богатое воображение.

— И теперь ты на себя злишься?

— Ну раз уж мне не удалось убить мужа, я ему изменяю.

— Мне не очень-то нравится то, что ты говоришь. Получается, что ты со мной только из-за него.

Ксавьера успокоила Северину, прижав к себе:

— А ты сама? Что ты чувствуешь к своему элегантному Франсуа-Максиму?

— Он же красивый, правда?

— Да, не могу не согласиться. Но при этом он такой безукоризненный: хорошо причесан, хорошо воспитан, хорошо откормлен, отлично одет, в отличной спортивной форме — даже как-то неловко.

— Вот забавно… на меня он производит точно такое же впечатление. Я всегда чувствовала себя рядом с ним пустым местом.

Вдруг Ксавьера вспомнила о времени и бросилась к своему мобильнику:

— Северина, мне надо бежать. Я записана к врачу.

— Что-то серьезное?

— Да нет, пустяки.

Северина помогла ей одеться, и это стало поводом к новым ласкам.

Ксавьера подошла к комоду, на котором лежала сумка из зернистой кожи цвета засахаренных каштанов:

— Какая прелесть!

И, не спросив разрешения, она схватила сумку, стала ею любоваться, потом открыла. Во внутреннем кармане лежала записка на желтой бумаге. Пораженная Ксавьера вытащила ее и прочла: «Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто». А снизу другим, незнакомым почерком было приписано: «Я тоже тебя люблю».

— Но…

— Это подарок от Франсуа-Максима.

— Северина, я от тебя получила такую же записку.

Побледнев, она развернулась к Северине, чтобы посмотреть на нее:

— У тебя все в двух экземплярах: и любовь, и записочки!

Северина возмутилась:

— Да я тебе клянусь, что не писала этого!

— Рассказывай!

— Я клянусь тебе, Ксавьера, здоровьем моих детей!

Ксавьера, остановившись перед такой горячностью, приняла ее уверения, тем более что в памяти у нее всплыли кое-какие детали. Кажется, она еще где-то видела такую желтую записку. Она сосредоточилась и вспомнила сразу две вещи: как Квентин Дантремон вытащил похожую бумажку, перед тем как нацарапал фразу, прилагавшуюся к той розе; и этот учитель философии, Том, как бишь его там, рассматривал такую записку, пока шел через площадь и проходил мимо ее лавки.

Она хотела было поделиться своими открытиями с Севериной, но сообразила, что у нее нет ни секунды.

Через десять минут Ксавьера уже была у своего гинеколога, доктора Плассара, окна которого выходили на авеню Лепутр, тенистую улицу, засаженную каштанами.

— Здравствуйте, Ксавьера, вы перезаписались на более раннюю дату — мы должны были увидеться через шесть месяцев. Что-то случилось?

— Обычное дело: у меня менопауза.

— Ну, в вашем возрасте это вполне возможно.

— У меня прекратились месячные, иногда я чувствую себя ужасно усталой и еще… как бы это сказать… соски очень чувствительные.

— Да, обычные симптомы. С мочеиспусканием трудности есть?

— Нет, все в порядке! А что, и такое бывает?

— Давайте я вас посмотрю.

В следующие пятнадцать минут она решила отстраниться от собственного тела как можно дальше; безразлично, с отсутствующим видом она дожидалась, пока врач не произведет осмотр и не возьмет все анализы, какие считает нужным.

Когда он попросил ее одеться и несколько минут подождать, она устроилась в кресле в приемной и задремала.

Вскоре доктор Плассар разбудил ее, пригласил снова зайти в кабинет и предложил сесть.

— Ксавьера, это не менопауза.

— А что же?

— Вы беременны.

— Так что, ты сегодня не получал желтого конверта?

— Нет, а ты?

— Я тоже.

Том держал в одной руке свою почту, а в другой — круассаны, которые принес к завтраку, горячие, золотистые и хрустящие. Хотя он провел ночь у Натана, он сделал небольшой крюк: зашел в булочную, а потом в свою квартирку, надеясь, что его там ждет еще одно анонимное письмо.

— Нет, сегодня мы не выясним правду, — вздохнул Натан.

— Увы…

Их обоих очень заинтересовали эти загадочные события. Как только им удалось убедить друг друга, что ни один из них не писал этой записки «Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто», они стали доискиваться, кто же стоит за этой историей. Эта тайна распаляла их воображение, вызывала бесконечные споры; с того дня они уже не расставались.

Натан забрал у Тома круассаны и накрыл на стол: фарфор блистал всеми цветами радуги.

— Не знаю, кто написал эти записки, но я заметил один важный результат этой истории: ты теперь не уходишь отсюда.

— Правда? — пробормотал Том, смущенный, что Натан обратил на это внимание: он побаивался, что друг заведет свою обычную песенку о том, что хорошо бы жить вместе.

— И я делаю вывод, что этот человек хотел нам добра. Он, должно быть, знал, что каждый из нас подумает, что записку написал второй, и это нас сблизит. Может, это наведет нас на след?

Том покачал головой и задумался. Кто-то, кто хотел нам добра? Он даже перестал жевать от удивления:

— Какая забавная мысль! Я и не подумал. А действительно, есть ли, вообще-то, на свете человек, который хочет нам добра? Я еще мог бы назвать тех, кто хочет добра мне — мои сестры, например, — или тебе, скажем, твои родители, — но чтобы кто-то хотел добра нам обоим вместе?

Натан принял оскорбленную позу, руки в боки, и изобразил обиженную чернокожую нянюшку с певучим акцентом:

— Ну что вы, мамзель Скарлетт, ну что вы такое говорите? Уж будто никто на свете не любит вас и вашего жениха! Очень грустно, что вы так думаете, мамзель Скарлетт, мне уж так это обидно!

Том схватил его за руку:

— Перестань придуриваться и подумай, Натан: знаешь ты людей, которым бы хотелось, чтобы мы жили вместе?

— Да всем наплевать на это, Том. Как и нам плевать на другие пары. И голубые, и нормальные. Каруселька крутится. Каждый садится и слезает, когда хочет. Каждый решает за себя, как ему быть счастливым на свой лад.