Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Он появился, очень веселый и непринужденный. При виде племянника он просиял:

— А, это сюрприз? Писатель терпеть не может таких визитов, а вот дядя их просто обожает. Пойдем со мной, Виктор, я расскажу тебе кучу новостей.

— И я, — ответил Виктор, проникаясь их весельем.

Они отправились в кабинет Батиста, который крикнул через плечо:

— Девочки, идите на рынок без меня, я останусь с Виктором!

Виктора царапнуло обращение «девочки», которого он никогда не слышал из уст дяди. Что такое происходит в этом доме?

Батист без затей поведал племяннику о революции отношений, которую они с Жозефиной пережили в обществе Изабель. Он впервые рассказывал кому-то об этой истории, и ему было приятно, что первым узнает именно Виктор. И радостная, понимающая реакция племянника сделала Батиста еще счастливее.

С бьющимся сердцем Виктор открывал новые стороны личности своего дяди: его энергию, фантазию, чувственность, — и все это ему очень нравилось, ведь раньше он воспринимал дядю как живой памятник, уважаемое всеми воплощение ума и таланта. Когда он обнаружил под этой мраморной глыбой человека, трогательно влюбленного в Жозефину, а теперь влюбившегося еще и в Изабель, он почувствовал, что дядя более близок и понятен.

Теперь ему не составило никакого труда признаться, что сам он влюблен в Оксану и хочет познакомить с ней дядю.

Эта новость очень воодушевила Батиста, и он объявил, что хочет, чтобы это случилось как можно быстрее.

— Сегодня же вечером приглашаю вас в ресторан. Договорились?

— Договорились.

Его открытость и энтузиазм поразили Виктора, который, чтобы никого не беспокоить, постепенно исключил из своей жизни все экспромты, неожиданные радости и спонтанные решения. Когда юноша на прощание обнял дядю, то почувствовал, что теперь у него достаточно сил и скоро он сможет рассказать Оксане о своей болезни.

Вечер получился прекрасным. Или даже невероятным. Для каждого многое в этот вечер было впервые: впервые Виктор и Оксана показались где-то вдвоем, как пара, впервые Батист, Жозефина и Изабель явили миру свой тройственный союз. Им всем понравилось быть вместе именно в таком составе. Они чувствовали друг к другу симпатию, а ведь это единственная настоящая причина делать что-то вместе. Эта симпатия ощутимо витала в воздухе как любовный бриз, неся с собой доверительность, всплески откровенности, эмоции, романтические вздохи и шальные взрывы хохота.

У Оксаны, потрясенной этими людьми, которые теперь оказались ее новыми родственниками, то и дело выступали на глазах слезы. Она и не знала, что можно чувствовать себя с другими так хорошо, так свободно. Иногда ее начинала мучить ностальгия, она вспоминала свое детство на Украине, любящих бабушку с дедушкой, ту жизнь, что длилась, пока родители не переселили ее в крохотную квартирку в пригороде Киева, построенную во времена Хрущева и денежных неурядиц.

А Изабель тоже потрясло, как к ней отнеслись Виктор и Оксана: они приняли ее, не судили, не обращались с ней как с опасным паразитом. Только что в своей собственной семье она нашла лишь враждебность, поэтому доброжелательность молодых людей ее порадовала и ободрила.

После ужина они увлеклись разговором и не сразу заметили, что ресторан уже опустел, официанты убрали все со столов, а владелец заведения зевает за кассой.

Батист оплатил счет. Они пошли прогуляться после еды: троица и Виктор с Оксаной побрели к площади Ареццо.

В сквере, залитом голубоватым светом, среди сиреневых флоксов и рододендронов, стояла тягучая неподвижная тишина, пронизанная сладостным ароматом, который источали ветки жасмина: уличная цветочница сложила их на скамейку, присев полюбоваться луной. Попугаи умолкли, с деревьев доносились только еле слышные вспархивания, взмахи крыльев или кто-то тихонько чистил перышки, как будто покой, воцарившийся в подлунном мире, охватил и этих представителей дикой природы.

— Вы не поверите, — сказал Батист, — я видел, как на дереве под моим окном два длиннохвостых попугая ласкались к одной самочке!

Все улыбнулись. Попытались разглядеть птичью троицу, но ничего не вышло — они еще посудачили о том, что у природы воображение явно побогаче, чем у людей.

И расстались счастливыми.

На следующий день у Виктора в университете был экзамен по международному праву. Поэтому ранним утром он оставил Оксану одну, провел несколько часов в библиотеке за подготовкой, проглотил бутерброд, а потом в середине дня держал экзамен в большой аудитории со скамьями, расположенными амфитеатром, без окон, освещенной лампами дневного света, где пахло затхлостью от сыроватого ковра и мандариновым освежителем воздуха.

Наконец к семи часам вечера он вернулся на площадь Ареццо и поднялся в мансарду. Сейчас он был готов рассказать Оксане о своей болезни. Уже со вчерашнего вечера он чувствовал, что может это сделать и их отношения не только устоят перед этой реальностью, но и укрепятся.

Он вошел и увидел, что квартира пуста. Все вещи Оксаны: одежда, пакеты, чемоданы — словно испарились.

На кровати его ждал желтый листочек:

«Прости меня, я никогда никого не любила так, как тебя. Я ухожу».

Он не мог поверить этим словам и заметался по квартире, ища вокруг подтверждения тому, что все это ему просто померещилось!

Потом не раздумывая сбежал по лестнице и помчался прямиком к дяде — вот он уже нетерпеливо трезвонит в дверь.

Ему открыл мертвенно-бледный Батист. Виктор вбежал в квартиру:

— Помоги мне! Оксана ушла!

Брови Батиста поползли вверх. Он рассматривал что-то у себя под ногами.

Виктор сунул ему желтую записку, и Батист пробежал ее глазами.

До этого момента писатель не произнес ни слова. Он поднял голову и неуверенно положил руку Виктору на плечо:

— Жозефина тоже только что ушла.

— Черт, опять это чучело!

— Кто-кто?

— Патрик Бретон-Молиньон, главред газеты «Матен». Уже много лет за мной ухлестывает.

Пока Фаустина произносила эти слова, вышагивая по улице под ручку с Дани, тот человек вылез из машины и заискивающе помахал ей рукой.

Дани потянул ее за локоть, он думал свернуть за угол, чтобы избежать общения с тем приставалой, но Фаустина не согласилась.

— Сейчас привяжется к тебе, — проворчал Дани.

И действительно, Патрик Бретон-Молиньон уже бежал к ним. Он был высоченный, непропорционально сложенный, и его неловкая иноходь смахивала на бег верблюда по пересеченной местности.

— Пошли его на фиг, — вполголоса велел Дани.

Фаустина, вместо того чтобы послушаться, отстранилась от своего спутника и двинулась навстречу Патрику, разыгрывая радостное удивление:

— О, Патрик, как я рада!