Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Они вернулись на свое место, ни на кого не глядя, сердца у них колотились, на языке была круглая облатка, а душа исполнена этим неожиданным тайным обещанием.

К органисту подошла певица, и под своды церкви вознеслись величественные звуки «Лаудате». В музыке Моцарта слышалась благодарность: она славила Господа за то, что Он дал нам жизнь, такую хрупкую и драгоценную, и радовалась, что каждому из нас выпала эта удача, звуки смешивались с мягким светом, заливавшим здание.

Ипполит больше не испытывал грусти, он радовался — радовался, что он здесь, что рядом с ним дочь, друг и его будущая жена. Неужели ему нужно было прийти на похороны, чтобы осознать эту радость? Тут он вспомнил странную фразу, которую слышал в детстве: надо, чтоб кто-то умер, чтобы другие жили. И, заново вглядываясь в портрет на гробе, он словно бы уловил новое выражение отпечатанного на глянцевой бумаге лица: в нем прибавилось доброты, появилась какая-то рассеянная нежность; Северина стала его добрым ангелом, хранительницей его любви.

Слева раздался шум, все повернулись в ту сторону. Ксавьера упала в обморок; муж не успел подхватить ее, и она рухнула на пол между скамьями.

Натан пробормотал сквозь зубы, так что было слышно его соседям:

— Что она хочет нам впарить? Что у нее есть сердце? Какая смелость! Мадам и месье, самая бесчувственная злючка в Брюсселе свалилась без чувств.

Том ткнул его локтем, чтобы он замолчал. Но было уже поздно. Некоторые, в том числе и Ипполит, услышали и удивились с ним вместе: действительно, трудно было вообразить, что Ксавьера способна потерять сознание.

Орион в панике суетился вокруг нее, но не знал, что делать. Никто не пытался ему помочь. Вдруг к ним протиснулся доктор Плассар:

— Нужно вынести ее на воздух.

Доктор схватил Ксавьеру за плечи и потащил наружу. Орион, пытаясь ему помочь, только путался под ногами, опрокидывая стулья и роняя молитвенники. Он забрасывал врача вопросами:

— Что с ней, доктор? Почему она упала в обморок?

— Она беременна, чудак-человек!

Орион так и застыл в проходе — разинув рот, не в силах сдвинуться с места.

Том, Натан, Ипполит и Жермен ошарашенно уставились друг на друга. Никто не мог поверить тому, что они только что услышали.

Орион помчался за доктором и женой, которые были уже за дверью.

— Вот это пара! — прошептал Натан. — Добрейший в мире мужик — и самая ужасная злючка.

— Орион мог бы быть голубем.

— Ты прав, он мог бы…

В этот момент они взглянули на Жермена, но тот опустил глаза.

Священник продолжил службу и произнес речь, из которой можно было догадаться, что умершая покончила с собой.

Изис погладила руку отца:

— Ты меня познакомишь с Патрисией?

— Что, прямо сегодня?

— Папа, хватит прятаться.

И чтобы подтвердить свою мысль, она указала на гроб в алтаре:

— Жизнь такая короткая.

В очередной раз Ипполит поразился, как это десятилетний ребенок может говорить такие вещи, и согласился:

— Хорошо.

Здание снова захлестнула музыка. Появились четверо мужчин в черном, подняли гроб и медленным торжественным шагом двинулись к выходу, а за ними — члены семьи.

Первым, держа за руку своего сына Гийома, шел Франсуа-Максим, являвший собой воплощенное горе. С остановившимся взглядом и отсутствующим лицом, он двигался как автомат, собрав все силы, чтобы выполнять предписанные церемонией действия. Впервые Ипполит испытал симпатию к этому аристократу, хотя обычно его высокомерная безупречность отталкивала садовника.

Три девочки, словно загипнотизированные, следовали за ящиком, в котором была их мать, отказываясь понимать, что скоро она покинет их снова.

Изис потянула отца за руку:

— Папа, чем мы можем им помочь?

Ипполит чуть было не ответил «не знаю», а потом сам услышал, как произносит:

— Молиться, моя милая. В некоторые моменты приходится согласиться с тем, что тебе больно и другим тоже больно.

Пока он сам пытался осмыслить то, что только что сказал, Изис взглянула на него и, успокоившись, кивнула.

— Вы пойдете на кладбище? — шепотом спросил Том у Ипполита и Жермена.

— Нет.

— Мы тоже, — сказал Натан. — Ограничимся тем, что оставим запись в книге соболезнований. — Он указал на толстую книгу на подставке в глубине церкви.

И все они двинулись в ту сторону, пока там не собралась толпа.

— Пожалуйста. — Том пропустил вперед Жермена.

Карлик схватил ручку в правую руку и написал несколько слов.

Том отступил и шепнул на ухо Натану:

— Не сходится: он правша.

— Ты шутишь?

— Взгляни сам.

Натан убедился, что Том прав, но стал придумывать объяснения:

— Может, он старается пользоваться и левой и правой.

Натан подошел к Ипполиту и тихонько спросил:

— Ваш друг, он правша?

— О да, типичный правша. Его левая рука вообще ни на что не годится.

Том и Натан сердито взглянули друг на друга: их гипотеза, по которой Жермен был автором анонимных посланий, рассыпалась в прах!

В этот момент появилась Патрисия и присела на корточки перед Изис.

Девочка внимательно изучала женщину. Патрисия оробела, ей стало не по себе; Изис схватила ее за руку:

— Здравствуйте, я Изис.

— А я — Патрисия.

— Мы с вами две папины любимые женщины, да?

— Привет, Альбана.

— Смотри-ка, Квентин… Ты все еще существуешь? Я думала, ты умер.

В это утро взбудораженные попугайчики сделались вовсе невыносимыми: трещали и скрежетали, словно пилы, грызущие твердую древесину. С низко нависшего неба, где явно готовилась гроза, стремительно пикировали ласточки — наверно, рассчитывали отдохнуть на площади, но, не успев коснуться земли, так же стремительно взлетали обратно в тучи, испуганные воплями какаду, хотя и не решались убраться восвояси.

— Можно мне присесть с тобой рядом?

— Я эту скамейку не купила.

— Это значит «да»?

Раздававшиеся временами глухие удары крыльев и яростные крики свидетельствовали, что в ветвях по-прежнему ведутся войны за брачные и территориальные достижения.

— Прости меня, Альбана.

— За что?

— Прости, что я не появлялся все это время. Ты, надеюсь, получила мою записку, где я тебя просил не волноваться, писал, что я не заболел и скоро вернусь?

— Ты… ты приходила сюда все эти дни?

— Да.

— Ты… ждала меня?

Одна самочка, совсем потеряв терпение, выпорхнула из ветвей и облетела площадь с яростными криками.

Альбана не знала, расплакаться ей или разозлиться. Она выбрала третий вариант: сарказм.

— А что, тебе доставляет удовольствие, чтобы я торчала тут как дура, пока ты не приходишь?

— Альбана…

— Что ж, да, я приходила, но потому, что у меня такая привычка, а не из-за тебя. Чего мне тебя дожидаться? Мы ж не муж и жена. И не помолвлены. Мы даже не вместе.