Клаудио Магрис - Вслепую

Давайте соберём последние силы, которые уж иссякли, и поднимем корабль на плечи, почти лишенные мяса, обглоданные палачами кости. «Я слышал, что вы, благороднейшие сыны царей и властителей, подняли корабль со всем содержимым высоко над землёй и двенадцать дней и ночей бесстрашно и крепко несли его на своих плечах по дюнам ливийских пустынь». Так «Арго» пересёк пустыню, достиг другого моря и нашёл путь на родину. Наш же корабль рухнул и задавил нас своим килем. «Под силу ль кому о невзгодах и муках хоть рассказать, которые вы, трудясь, претерпели? Подлинно, род свой вели от крови бессмертных герои, если такие труды смогли снести поневоле» [19] Аполлоний Родосский… Песнь IV, строки 1387–1390. . Вам тоже нравится этот отрывок? Действительно, кто же сможет хотя бы поведать о таких страданиях? Уж точно не мифоман, завороженный перспективой описать в красках свои злоключения, преувеличив что ни попадя, — Вы всё норовите обозвать меня так в своих отчётах. Нет, здесь речь идёт вовсе не о нозологической истории…

Я любил море больше, чем женщину, прежде чем понял, что это одно и то же. Но я осознал это намного позднее того вечера в Лондоне, когда, сбегая от одной девицы, попался в руки вербовщиков британского военного флота, был погружен на баржу, стоявшую на приколе в Темзе, а оттуда попал новобранцем на борт «Сюрпрайз». Да, я убегал от женщины. Такое бывает. А Вы что, никогда не испытывали чувство страха? Мне стало страшно, я потерял контроль над своим телом и ощущал лишь кислый запах пота. Я не мог приказать себе перестать потеть: моё тело меня не слушалось.

Мне нравится приказывать, да и слушаться тоже — это, по сути, одно и то же, в конечном счёте, я сам решаю, например, подчиняться мне Партии или нет. Важно знать, что нужно делать и под чьим руководством. Но в тот вечер в Лондоне после высадки с «Джейн», в пабе, с девушкой, я не понимал больше ничего… Кто повинуется? Кому? Моё тело обливалось холодным потом, и я вдруг осознал, что в любви, даже той, что на пять кратких оплаченных минут, нет ни ведущих, ни ведомых. Как себя вести с такой девчонкой? Что мне ей нужно сказать? Кто должен взять инициативу на себя? Что будет потом?

Хватит. Режем канаты, рубим, если они не поддаются — ты заворачиваешь за угол, страх и стыд исчезают. Теперь можно выпить где-нибудь пинту холодного, пенистого пива и вновь обрести собственные руки и ноги; ты потеешь, но это уже другой, правильный пот. Какое удовольствие чувствовать, как пиво прокатывается по горлу, опускается ниже и ниже в желудок, а потом пойти помочиться, выплеснуть его наружу — после такого расслабляется даже твой птенчик. Периодически, конечно, он опять по непонятным причинам упирается в ширинку брюк, но это уже его собственное дело. Для тебя это обычно и просто, как отрыжка: всё быстро возвращается на свои места.

Да, согласен, в тот раз выпить пивка мне не удалось: меня засекли и схватили в первом же переулке, я не успел добежать до следующей таверны и затаиться там. Но дело не в этом. Меня гораздо больше волнует бесстыдная ложь некоторых, я бы сказал, почти всех, моих биографов: Клуна, Стефенсона, Дэвиса и теперь вдобавок и этого зазнайки Дэна Спрода. Это правда, что я единственный ребёнок в семье, кого мать не кормила грудью: я проверил; они же привязались к нехватке материнского внимания. Думаю, не мне Вам, доктор, рассказывать о психологических последствиях подобной проблемы, здесь и так хватает всяких комплексов. Однако вообще-то это были не мои слова, а так написал Томас в своих «Приключениях Томаса Уолтера». Я создал этот роман в Ньюгейте, о чём свидетельствует щепетильный до нудности биограф. Он сказал, что я всё придумал. О Боже, никогда ничего нельзя изобрести! Ну, разве только… Когда кто-то пишет «я» вместо «он», это является ещё более ужасной ложью, нагромождением лжи, чем если бы он написал «я»? Вы вообще-то не с ним сейчас разговариваете, а со мной…

Ладно, ладно. Тогда с девушкой я так любовью и не занялся — пусть себе смакуют на здоровье. Мне нравятся биографии, в которых черным по белому указано то, что человек никогда не совершал, а чтобы понять мой поступок, нужно было быть со мной в тот вечер: таверна, суматоха, гул, уличный шум, толпа, крики, драка, кто-то, избитый до полусмерти, упал на землю, через него переступают торговцы перченым или пикантным, как его тут называют, хлебом, люди, стремящиеся занять лучшие места на уличном шоу на открытом воздухе: в Тайберне издавна принародно вешают осужденных. Петушиные бои беспощадны. Медведь на цепи разрывает в клочья дворовых собак. Вся эта цирковая шушера, балаганные уродцы…

И во всей этой суете есть два одиноких и потерянных существа: я и ты, девушка, имени которой мне узнать не довелось. Что ещё нам оставалось делать? Только бежать. Бежать, не успев притвориться влюблёнными даже на пять минут, произнеся скороговоркой пару нежных до банальности фраз. В тот вечер я дезертировал с поля боя под названием «любовь», но оно ничем не отличается от других полей сражений. Я бы с удовольствием сбегал точно так же отовсюду, и от Вас, но вскоре потерял способность бросать что-либо, тем более флаг; у человека, к слову, флагов должно быть, как минимум, три или четыре: отнесёшь нужный правильному человеку, да скажешь в придачу и как бы между прочим, что вырвал его из рук противника, — будешь вознаграждён, сможешь хорошенько выпить в остерии… Я же всю дорогу нёс только один флаг, красный. И куда он меня привёл?

О Боже, побег порой тоже оборачивается надувательством. Если бы я не решил малодушно сбежать от той девушки, то не очутился бы на судне Королевского Военно-морского флота. Там командует плеть: пятьдесят ударов даже за самую ничтожную провинность, и как торжественно все обставлено! Капитан приказывает первому офицеру собрать на палубе весь экипаж, тот поручает командирам низшего звена свистать наверх всех матросов. Все офицеры облачаются в парадную форму. Раздетого по пояс провинившегося привязывают к железной решётке. Рукоятка девятихвостки покрыта обрезом алой ткани, а сами плети, каждая толщиной с большой палец, спутаны между собой.

От ударов мясо сжимается, подскакивает, шипит и потрескивает; кровь кажется чёрной. Мясо создано для того, чтобы подвергаться насилию, чтобы быть съеденным чьей-то пастью, быть пережеванным чьими-то зубами. То, что ритуалу наказания уделяют столько внимания — верно, такова уж неприглядная правда жизни и величие ее нетленных законов. Бить плетьми — дело не из лёгких — примерно после пары дюжин ударов моряк устаёт и передаёт связку другому. Провинившийся, преступник на время, кричит от боли, но не пытается протестовать. Через неделю, повстречав два французских фрегата, он наравне с истязавшими его товарищами будет сражаться против общего врага с прежним пылом.