Клаудио Магрис - Вслепую

Суматоха снаружи даже не разбудила графа Трампе: в полудрёме он продолжал что-то бормотать, покашливал и рыгал, не понимая, что происходит. Я взял его за ворот и резко встряхнул, ощущая его зловонное дыхание и вонючий пот; граф смотрел на меня своими водянистыми глазами, а я объяснял, что он сгниёт в тюрьме. Только теперь появился Листон, как раз вовремя, чтобы швырнуть в подсобку ещё пару вернувшихся с церковной службы солдатишек и увести губернатора пленником на борт «Маргарет энд Энн», пройдя сквозь приветствующую освободителя аплодисментами небольшую толпу. На корабле раздался пушечный выстрел, а на палубе датского судна, недавно прибывшего из Копенгагена, стал развеваться белый флаг.

Позднее Фельпс, Листон да и Савиньяк — Хукер, к слову, не признает того и будет отрицать, что был на борту в тот момент, утверждая, что он якобы собирал белую, как снег, траву трикостанум на суше — дружески посовещавшись пару часов, предложат мне взять на себя временную власть. Я был датчанином, и это было удобно во избежание проблем с Англией. Они спустились на землю, чтобы мне об этом сказать: я тогда остался в единственной таверне города со своими людьми пропустить по стаканчику рома. На следующий день, 26 июня, в своей резиденции я издал свой первый указ. Мы, Его Превосходительство Йорген Йоргенсен, приняли на себя управление общественными делами и титул Протектора Исландии, который будет оставаться за нами, равно и как возможность решать вопросы войны и мира с иностранными державами до тех пор, пока не будет одобрена конституция… Вооруженными силами нам было присуждено звание главнокомандующего сухопутными и морскими войсками… Отныне и до тех пор, пока не изберут ассамблею народных представителей, все государственные документы будут подписываться нами и заверяться нашей печатью; когда же будет созван орган народной власти, мы обещаем передать власть народу и повиноваться установленной им конституции.

Так бы и было, если бы мне дали время. Я знаю, что революция никогда так не поступает, в этом-то и состоит её главная ошибка. Если бы мы это вовремя поняли, удалось бы избежать многих бед и пустоты в сердце. Богатые и бедные будут иметь одинаковые права в управлении государством… Свобода торговли священна… Цена на зерно будет жёстко регулироваться нашим беспрекословным решением… Датские чиновники отстраняются от общественных должностей, но находятся под защитой закона свободного народа Исландии, и да будет предан смерти тот, кто тронет хоть волосок на их головах…

Революция должна быть великодушной. Если нет, то это уже не революция. Когда революция начинает наказывать побеждённых врагов, то уже не может остановиться: она входит во вкус, убивает, не переставая. Сначала врагов, затем тех, кто предлагал их не уничтожать, далее тех, что предлагал убрать их не сразу, а позже, и, наконец, всех остальных, — и так до тех пор, пока она не истребит себя самое вполовину, а то и полностью. Такое случалось много раз; враги революции и враги народа могут вообще ничего не делать, а просто стоять в ожидании, когда народ сам себе отрубит голову. Нельзя допускать запуск в действие этого механизма, следует искоренить его до того, как он начнет работать. Для этого нужно было осуждать на смерть тех, кто хотел наказать датских чиновников, паразитов и казнокрадов, хоть последние десятки раз заслужили такой расправы. Иными словами, согласно прокламации, каждый приговор перед исполнением я должен подписать лично. Это своего рода гарантия: за те три недели я ничего не подписал, и никто не был казнён. Более того, я даже освободил датчанина Эйнерсена, готовившего контрреволюцию. А вот на высотах при Эбро и в Барселоне всё было иначе… Красный флаг, пропитавшееся кровью руно. Исландский флаг, который мы клялись чествовать и защищать ценой собственных жизней, был синий с тремя белыми сушеными тресками.

Мною были открыты старые тюрьмы, изъяты тридцать мушкетов и создана армия: нашлось сто пятьдесят добровольцев, из которых я выбрал восьмерых, чего было вполне достаточно. Я подписал мирный договор с Англией, что означало признание меня в качестве верховного полномочного представителя Исландии. Если бы ответ из Лондона пришёл в срок, то капитану Джонсу три недели спустя пришлось бы предъявлять мне свои верительные грамоты, а не арестовывать меня. Однако по бурному морю письма всегда доходят с сильным опозданием, особенно тогда, когда они бесполезны. Письмо приходит, когда человек уже мёртв и похоронен где-то в парке Хобарта — я не знаю точного места и не помню, указал ли я его в своей автобиографии.

«Ваша очередь снимать карты, Ваше Величество, если Вам, конечно, это не трудно». Хотите поиграть с пьянчугами из «Ватерлоо Инн»? В этом заведении хотя бы есть свобода: кто хочет — входит, кто не хочет — уходит, или его вынуждают выйти пинками и толчками, потому что он заснул под столом; для этого не нужно дозволения, как здесь. Хотя, доктор, Ваше разрешение, вернее, приказ вступить в игру — ладно-ладно, если хотите, приглашение, распоряжение, совет — это прекрасно. Вечером, когда к окнам подступает волна темноты, пачка карт очень спасает… В «Спред Игл Инн», где я поселился по возвращении из Исландии, я тоже делал ставки весьма охотно. Мне нравилось это заведение из-за вывески: орёл, простирающий крылья над всеми входящими и выходящими. Мне пришлась по душе история этого орла: хозяин остерии рассказал мне, что это полена некоего капитана Барроу, его корабль списали и отправили в утиль, а он унёс полену с собой и потом подарил её владельцу сей таверны, которая тогда же и поменяла своё название. Мне нравилось разглядывать этого орла. Обычно полены бывают в форме женщины, придерживающей у груди одеяние из волнообразных складок, с ошеломленным взглядом расширенных глаз, устремленным в море и сознающим неизбежность катастроф. Глаза же орла были словно у набитых соломой чучел, — круглые и злые, в них читался гнев благородной птицы, очутившейся посреди дворовых пернатых: куриц, гусей, уток. Так случается и с мореплавателями: пока ты в море, ты король, высаживаясь на берег, ты оказываешься бедным идиотом, пошатывающимся при ходьбе, как дрессированные медведи.

Протектор Исландии, если Вы не против, можно я ещё раз Вам об этом скажу, раз я снова раздаю карты? Человек из народа, который защищает народ от тех, кто хочет выпить из него всю кровь, выдоить без остатка. Кто знает, кому выпадет король.

Карты розданы. Тринадцать у каждого. Последняя — валет пик, такая уж масть. На рыцаре камзол, отороченный мехом, а в руке он держит искривленную алебарду — она подошла бы для взятия на абордаж вражеского корабля, для того, чтобы зацепить его парапет. Крюк сверкает стрелой в полёте, и вот он уже вонзился в борт. Прыжок, и мы на мостике, как в тот первый раз в бухте Альгоа; я до сих пор помню вонь пыли и гари, разрезающую воздух и блестящую на солнце саблю, разрастающуюся на груди у французского офицера кровавую розу: он падает, его безжизненые глаза с расширенными зрачками смотрят вверх, а рот остаётся открытым, будто от удивления. Смерть — самая обыкновенная и естественная для мира вещь, но она всегда сюрприз для каждого.