Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)

— Ты же знаешь, как женщины ревнивы к тряпкам. Везу Долли в Париж, — сказал Карво.

— У меня тетка заболела. Еду к ней, — сказал Чатти.

Горячки в жизни Карво иногда длились подолгу, иногда, когда назревал новый фильм, внезапно обрывались. Временами съемки одного фильма чередовались со съемками другого. Прошло лето. Задули ранние сентябрьские ветры. "Штокрозы полегли", — писала Рода. В постскриптуме стояло: "Я узнала фамилию профессора — Дюкро". Поднятые ветром песчинки залетали в окна кабинета Чатти, когда он перечитывал сценарий.

— Какой-то он несуразный: ни начала, ни конца, — жаловался Чатти. — К тому же неясно, что мы, собственно, хотим сказать?

Карво развел руками. Не найдя что ответить, потянулся к кнопке на столе.

— Тогда я скажу, что все это значит, в чем состоит основная идея, — сказал Чатти, затем встал и изрек: — Уничтожение альбигойцев привело к гибели великой культуры средневекового Прованса. Она навсегда пропала для европейской цивилизации.

Взгляд Карво становился все более подозрительным. Он менялся на глазах. Слово "культура" наполнило его ужасом. Он сник и откровенно заскучал.

— Надо же, — сказал он, — то же самое я слышал от Кристины.

— Это из текста, — сказал Чатти. — В общем, верно подмечено. — Он поглядел на таблетку на ладони и проглотил ее. — Ничто не вечно под луной.

Мудрая Кристина, как выразился Чатти, явно перемудрила. В последующие несколько недель с нею и альбигойской ересью было покончено.

— Черкни ей, — сказал Карво. — Будь другом.

— Ну уж нет, — сказал Чатти. — Вы же с ней большие друзья. Меня она в упор не видит. Обидно и, главное, непонятно, что я ей сделал.

— Но мне неудобно. Из личных соображений, — сказал Карво, заглядывая под счета, будто искал там что-то.

— А мне каково, все-таки бывшая пассия, — сказал Чатти. — Поручи Филлипсу. — Филлипс был управляющим компании Карво. — "Глубокоуважаемая миссис Джонсон, понесенные нами ранее убытки не позволяют…" — и т. д. и т. п. Он же кого угодно может разжалобить.

Письмо было отправлено, и Чатти отослал рукопись.

— Без нее кабинет как-то осиротел, словно из него испарился дух старины, — сказал он. — Тоска. И от первой любви тоже ничего не осталось, одна пустота.

Чатти приготовился к самому худшему. В его ушах уже звучало холодное презрение Кристины, расправляющейся с человеком, дерзнувшим поднять невежественную руку на провансальскую культуру и родину всех Кастельно.

Но ответа не последовало. Через несколько недель рукопись была возвращена почтой.

"Адресат выбыл", — размашисто через всю бандероль вывела чья-то рука.

Чатти позвонил Джонсонам. Вместо слуги трубку сняла повариха. Она сказала, что пришла забрать пожитки, пока их не увезли вместе с хозяйской мебелью. Ищи потом ветра в поле! Джонсоны переехали в свой парижский дом, а миссис Джонсон сейчас в Тулузе — умер ее брат и с наследством столько мороки! Адреса повариха не знала. Лондонский дом продан. Трубка обливалась слезами.

— Во беда-то, — сказала она.

В лондонской светской жизни вдруг образовалась необъяснимая брешь. Словно исчезли целые улицы, испарился Кресент, будто кто-то одним махом, никого не предупредив, перекроил карту. Все поглотило небытие.

— Сразу было видно, что дело там нечисто, — сказал Карво. — Ронни — типичный проходимец. Ободрал ее как липку. Я сам слышал на приеме у Холлиншедов, как он жаловался греческому банкиру, с каким трудом удается получать деньги из Франции.

— Попытаюсь выяснить через Роду, где она, — сказал Чатти.

— Брось, — сказал Карво.

— Это не телефонный разговор. Давайте где-нибудь встретимся, — услышал Чатти. В ясном голосе Роды, летевшем к нему из Сомерсета над холмами, полями, лесами, садами и сельскими церквами, звучало удовлетворение человека, пожинающего плоды нравственного совершенства. Наступил сезон отстрела куропаток.

Когда Чатти наводил порядок в чьей-либо жизни после разрушительных набегов Карво, он обычно обхаживал особо пострадавших в ресторане "Сто пять". Но сейчас там шел ремонт, и Чатти пришлось пригласить Роду в "Блёстку", заведение не самое подходящее для провинциальной дамы, к тому же женщины, которая едва ли будет когда-нибудь пострадавшей. Знакомствами с переполнявшим "Блёстку" народцем в обществе явно не гордились. К девяти вечера за всеми столиками уже шептались низко склоненные над клетчатой скатертью парочки, но слушали не собеседника, а старались уловить амурные новости с соседнего столика. Здесь смаковали похождения других. Клуб принадлежал Лесу, рыхлому толстяку с огромным, выпирающим из-под ковбойки животом и белыми, пухлыми, как творожный пудинг, руками. Ему было за шестьдесят, и он взмок и разбух от "личных тайн" своих клиентов. Многие приходили сюда, чтобы справиться о знакомых.

— Джон вчера был?

Лес мог ответить: "Сара им интересовалась", или "Получил от Фло открытку. Она в Испании", или "Филу не на кого оставить собаку", или решительно — "Аде здесь не место".

На Роде была зеленая блузка, шерстяная кофточка и твидовая юбка, на ногах добротные туфли, но лицо, как отметил Чатти, изменилось. Исчез печальный джордж-элиотовский взгляд. Густые черные волосы острижены лесенкой, словно их хозяйку, не без ее согласия, проволокли сквозь густые заросли — другими словами, она выглядела помолодевшей. Прекрасные карие глаза лучились победно и даже чуть-чуть беспечно. Лес с недоверием и обидой пялился на всякую новую женщину в клубе и едва кивнул, когда Чатти их знакомил, но Рода не обиделась. Она села и, деловито осмотревшись, сказала: "Убиться можно — какая прелесть". Старомодный оборот вызвал у Чатти лирическое настроение.

— Расскажите-ка мне, кто есть кто, — сказала она.

— Лес сегодня явно не в духе, — извинился Чатти за хозяина. — Он выискивает тех, кто забыл преподнести ему подарок ко дню рождения. Когда-то он был актером.

Озираясь, Чатти и Рода принялись шептаться, как все другие. Чатти подумалось, что вечер пройдет спокойно, и он заговорил о своей ферме. Он смотрел в ее глаза и видел стаи скворцов, аллеи, окаймленные вязами. Рода слушала, не перебивая, затем внезапно сказала:

— Значит, вы не будете ставить фильм по книге Кристины.

Чатти нахмурился. Он умел утешать отвергнутых актрис и любовниц, примерно представлял, как вести себя с отвергнутыми авторами, но совершенно не знал, то делать с родственниками отвергнутого автора.

— Как ни печально, — сказал он, — но лучшие фильмы ставят по плохим книгам, а не по хорошим.

Взгляд Роды посуровел.

— Это неправда, — спокойно и уверенно сказала она. Теперь ему подумалось, что предстоит выслушать лекцию на темы морали. Но он опять ошибся. Она была либо слишком уверенной, либо абсолютно не уверенной в себе, чтобы что-то доказывать. Он заказал ужин. Поиск истины был приостановлен огромной порцией снетков, которыми деловито и в полном молчании занялась Рода. У него от такой рыбешки могла бы тут же разыграться подагра.