Жозана Дюранто - Индийская красавица

Без всякого злопамятства она выражала свою радость по поводу того, что он стал отцом и счастлив. О том, как горько ей было узнать, что он женился, не посоветовавшись с ней, она умолчала.

Мать приглашала его провести отпуск на улице Франклина. Она сумела ловко уклониться в своем письме от какого бы то ни было упоминания о молодой матери, которая таким образом не была ни приглашена, ни отвергнута.

Жермена, на которой женился Жан, наивно пришла в восторг от столь благодушного отношения. Жан, знавший автора письма лучше, выказал известное недоверие.

Жан и Жермена познакомились вечером 31 декабря. Она пришла в театр со своей подругой Марселиной. Он — со своим другом Пьером. Все четверо были веселы и застенчивы. Веселы, потому что это была ночь под Новый год, она была с приятельницей, он с приятелем, война уже кончилась, и всем им было по двадцать лет с небольшим. Почти еще дети. Застенчивы — что касается Жана, причина этого известна.

Жермена прибыла с другой планеты, она не имела ни малейшего представления о том, что значит, что таит в себе улица Франклина. Жан показался ей просто высоким юношей, веселым, непринужденным и немного трогательным из-за своей прямоты и простосердечия.

Четверо молодых людей болтали перед началом спектакля, в антракте и после окончания. Марселина с первого взгляда влюбилась в Пьера. Жермена в Жана не влюбилась. Или, во всяком случае, считала, что не влюбилась.

Обе девушки жили вместе на Монмартре, в комнате, где мебелью служили ящики из-под мыла, покрытые кретоновыми оборками. Они сами обставили это жилище, пестревшее цветами.

Из театра пошли пешком, молодые люди проводили девушек. Обе распрощались со своими рыцарями на положенной границе: иными словами — на углу улицы, где жили. Выдать свой адрес было бы неприлично.

Так чуть за полночь, на переходе меж двумя годами, они потеряли друг друга, казалось, навсегда.

Но не прошло и недели, уже в новом году, как Жермена, к своему великому удивленью, узрела на углу улицы высокий худой силуэт Жана, который читал газету, прислонившись к стене в небрежной позе ковбоя.

Он стоял здесь на посту уже на протяжении нескольких дней, устроив засаду на манер какого-нибудь журналиста или полицейского. Но поскольку время тянулось долго, его бдительность притупилась: он был поглощен «Энтрансижан».

Жермене стало смешно. Она колебалась недолго. И оторвала юношу от его чтения.

Какое облегчение для обоих — они нашли, потеряли и на этот раз, к счастью, вновь обрели друг друга. Теперь они не расстанутся до гроба.

Благодаря им, Марселина тоже вновь — увы! — встретилась с Пьером и пережила, далеко не так счастливо, свой роман, параллельный их роману, протекавшему под победные фанфары. Марселина немало выстрадала. Комнатушка, пестревшая кретоновыми цветочками, стала местом, где она лила слезы.

Жермена часто — все чаще и чаще — встречалась с Жаном, поджидавшим ее по окончании рабочего дня у конторы страховой компании, где она занималась регистрацией дел и отчасти машинописью. Случалось, ее подруга Марго приглашала их с Жаном к себе на ужин. Они спорили ночь напролет. Потом Жан и Жермена шагали по обновленному Парижу, где занимался день.

Они были молоды, молод был и мир. Все они оправлялись от своего детства и долгой войны.

Улица Франклина отступала для Жана в какую-то невероятную даль. Жермена и он обменивались воспоминаниями, и все же он не мог передать ей всю странность пережитого. Жермена была здорова, как наливное яблочко, проста, как молоко. Жан обожал ее свежее ирландское личико, темные волосы, светлые зелено-голубые глаза, не очень большие, невинные, как у котенка. Нижняя губа у нее чуть оттопыривалась, как на некоторых портретах Веласкеса, придавая лицу выражение то ли ребенка, надувшегося от обиды, то ли лакомки, упивающегося жизнью, которое казалось Жану неотразимым.

Свадьбу сыграли наскоро, без помпы. Они были бедны, и все им доставляло радость. У невесты не было ни веночка с фатой, ни платья с треном, но она была уже слегка беременна и светилась как королева, не нуждаясь в соблюдении этикета.

Жан без всяких сожалений расстался с Сорбонной, с ее пустопорожними словесами и ее пылью. Он ухватился за первую попавшуюся службу. Он чувствовал, что живет.

Ожидаемый ребенок, к сожалению, оказался девочкой: это никак не отвечало чаяниям родителей. Девочка — то есть полупровал, осечка, в конечном итоге, ребенок неполноценный. Жермена тем не менее находила, что дочь — милашка, она была похожа на Жана.

Молодой отец, разочарованный, смущенно глянул на это красноватое личико. «Ну прямо ваш портрет», — сказала повитуха. «Более того — моя карикатура», — ответил он. И долго потом не хотел вовсе смотреть на дочь.

Все это не сулило ничего хорошего. Молодая женщина выбрала ребенку странное имя, взятое из феминистского романа, весьма авангардистского и весьма безвкусного, с претенциозным названием «Бунтарка».

Жермена глядела на своего ребенка со страхом, боясь, что не сумеет его вырастить. Долгими месяцами, даже годами она ждала неотвратимой смерти дочери. Хотя эта последняя процветала, пробуждалась, улыбалась и смеялась — по ней заранее носили траур.

Какой-то юродивый на улице внезапно схватил за голую ножку девочку, которую мать держала на руках, и предрек мрачным голосом: «Этот ребенок умрет, не пройдет и года». Ничего такого не произошло, но Жермена часто плакала. По ночам она зажигала свет (газовый рожок), чтобы убедиться, что малютка еще дышит.

Это был период постоянных страхов.

Жан написал сказку и для потехи отослал ее в «Канар аншене». Были все основания думать, что эта попытка канет в редакционную Лету: у Жана не было ни связей, ни рекомендаций, ни знакомств, ни опыта.

Но нет. Сказка вышла в свет на следующей неделе, помещенная на видном месте и даже, если не ошибаюсь, в лестной для автора рамочке [3] Когда материал заслуживает особого внимания, во французских газетах его принято давать в рамке. (Примеч. перев.) .

Это событие породило великую смуту в его душе и заставило все пересмотреть заново. Значит, давние честолюбивые помыслы, лелеявшиеся на улице Франклина, не были пустыми грезами: карьера журналиста и писателя действительно открывалась перед Жаном, у него действительно оказалось дарование. Он, вероятно, измерил в те дни всю глубину своей жертвы. Ибо, предпочтя зарабатывать на жизнь жене и ребенку, предпочтя повседневное нежное счастье, выпавшее на его долю, он навсегда, без сомнения, отказывался от того, для чего был явно создан.