Франко Арминио - Итальянская новелла. XXI век. Начало

Очень холодно, у тебя окоченели пальцы. Я беру их в свои, подношу к губам и засовываю в рот. Сижу так, с твоими пальцами во рту, долго, потом с силой отталкиваю тебя. Я не могу прикасаться к тебе, смотреть на тебя, я чувствую почти отторжение. Я хотела бы, чтобы ты исчезла. Чтобы твое имя было всего лишь именем, просто словом, чем-то безобидным. Чтобы больше никто не спрашивал меня о тебе, чтобы меня оставили в покое матери, отцы, друзья, родственники. Как дела? Тебе нужно выкинуть всю эту историю из головы. Дела — как? Дела — дела — дела.

Я резким движением отстегиваю ремень безопасности. Хватаю тебя за рубашку и грубо разворачиваю к себе.

— Посмотри на меня, черт возьми, посмотри на меня! — кричу я.

Ты не двигаешься, даже не шевелишься, потом возвращаешься в прежнее положение, прямая, как бревно.

Я отпихиваю, отталкиваю тебя от себя. Завожу мотор и трогаюсь. Поворачиваю. Давлю на газ, выезжаю на встречную полосу, направляю машину в первую же машину, едущую мне в лицо. Я еду прямо на нее, не пропускаю, но она уворачивается и проскакивает мимо. Даю по тормозам. Машина наклоняется, переворачивается несколько раз, перескакивает через ограждения и останавливается.

Только открыв глаза, я понимаю, что мы на эстакаде. Внизу, под нами — несколько полуразрушенных коровников и пейзаж, рассыпающийся на горизонте. Я роняю голову на руль, и меня выворачивает наизнанку, хотя я не ела много часов. Меня рвет на себя, на рубашку, на руки, из меня выходит все: меня рвет тобой.

Только сейчас начинает существовать внешний мир, и он настоящий. Он плотно прилегает к лицу, как маска. Я различаю каждый звук, каждый шум. У меня тончайшая кожа, как мембрана. Как будто надеваешь на голову пакет, и он то наполняется воздухом, то снова сдувается. Он прилипает к небу, к губам. Я смотрю на тебя. Дышу. Я — рыба в целлофановом пакете.

Лео внимательно смотрит на поворот в конце улицы, из-за которого каждый день появляется машина его матери. Он не знает, что там, за углом, потому что ему строго запрещено выходить за калитку школы.

На улице холодно, и Лео примостился на школьном крыльце, в единственном на много километров вокруг островке солнца.

С ранцем под ногами, прижав мячик к груди, он начинает считать. Два, два с половиной, два и три четверти… на счет три из-за угла выезжает машина — но она не та, она другого цвета. Лео встает, снова садится, потом снова встает и подкрадывается к ржавой калитке. Выглядывает. Теперь переулок кажется ему длиннее и еще темнее. Он делает маленький шажок вперед, но тут же бегом возвращается на крыльцо. Он утыкается носом в коленки и думает о том, что если за ним до сих пор никто не приехал, значит случилось что-то ужасное. Машина улетела в кювет, или маму сбил автобус, или дом взорвался. Он думает, что все умерли и в живых остался он один. Он чувствует себя очень, очень уставшим, у него кружится голова. Он пытается быть сильным, но не может унять дрожь.

— Ты Лео, да?

Лео приподнимает голову. Трет глаза тыльной стороной ладони. Он уже знает, что ему собирается сказать школьный сторож, но хочет быть взрослее своих шести с половиной лет, поэтому собирается с силами и шепчет:

— Я знаю, мама умерла.

Сторож молчит, смотрит на него с серьезным видом, как это обычно бывает в кино, а потом улыбается ему.

— Как это — умерла? Она придет, не волнуйся. Просто опаздывает. Ты же знаешь, какие эти женщины.

Лео не понимает смысла этих слов, в них есть что-то недоброе, не имеющее ничего общего с его ухоженными волосами, которые мама заботливо расчесывает ему утром и вечером, с тетрадками, аккуратно разложенными в папке по предметам и цветам, с домашним обедом и всегда вовремя готовым ужином. Это совсем другая история. Не про него и не для него.

Сторож наклоняется к нему, берет его ранец.

— Вставай, тут холодно, пошли со мной.

Лео смотрит на островок солнца, который теперь стал просто пятном, почти точкой под его ногами. За оградой все понемногу начинает выцветать. Лео встает, бросает последний взгляд на дорогу и бежит в школу.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут? Я вот не знаю, как тебя зовут.

Сторож, не оборачиваясь, кладет ранец на стол.

— Ты правда меня не помнишь?

Лео молча качает головой, а сторож думает, что должен бы чувствовать облегчение, что такое с каждым может случиться, и его это все вообще не касается, но у него не получается. Он снимает теплую шерстяную куртку.

— Не стой столбом в дверях, заходи.

Лео подходит к холодильнику, рассматривает разноцветные магниты.

— Красивые, да? Можешь взять один, какой тебе больше всего нравится.

Лео еще сильнее прижимает к груди мячик и делает шаг назад.

— Слушай, ты, наверное, голодный? Я могу сделать тебе бутерброд, если хочешь. Еще у меня есть кексы.

— Мне нельзя. Мама сердится, когда я ем что-нибудь не дома.

— Мама права.

Лео знает, что так нельзя, что невежливо задавать слишком много вопросов, но ему страшно, а когда страшно, он не любит быть один.

— Почему ты живешь тут? Твоя мама тоже умерла?

— Твоя мама не умерла, Лео, говорю же тебе.

— А почему тогда она не едет? Я хочу домой.

— Понимаю.

— Может, ты меня отвезешь?

— Это ты плохо придумал.

— Я близко живу.

— Не уговаривай меня, Лео.

— Тут всего две минутки ехать.

— Я же сказал, нет!

Лео смотрит на него и понимает, что сделал что-то плохое, но не может понять, что именно. Он садится на краешек дивана.

— Сейчас я не могу. Мне нужно сделать обход школы. Я тебя попозже провожу, ладно?

Лео кивает, глядя в пол. Сторож садится рядом с ним.

— Может, сходишь со мной? Видел когда-нибудь пустую школу?

— Тебе не страшно здесь одному?

— А я тут не один, Лео, я с тобой.

Лео чувствует, что это неправильный ответ, что в нем есть какая-то фальшь, но ему все равно приятно это слышать.

— А тебе страшно?

Лео качает головой, но знает, что это неправда. Ему страшно, так же, как в то утро, когда он перелез через школьную ограду, чтобы взять мяч, улетевший со двора.

Сторож наклоняется, поднимает с пола какую-то бумажку и кладет в полиэтиленовый пакет.

— Ты знаешь, что на Рождество я сильно заболел? Мама очень испугалась.

Сторож замирает, сжав пакет в руке, и думает о том, что зря он все это сделал. Не нужно было ему выходить на крыльцо, брать этот ранец, нужно было просто закрыть двери и вернуться домой, как обычно.

Лео подходит к нему ближе.

— Если я расскажу тебе один секрет, ты мне обещаешь, что никому не скажешь?

— Обещаю.

Лео колеблется, но потом набирается смелости.

— Я знаю, что это неправильно, что такие вещи не говорят, но, когда я заболел и мама плакала, я радовался.

Сторож молчит. Смотрит на него тяжелым и очень грустным взглядом, как в кино, когда случилось что-то ужасное, и Лео чувствует, что заслужил этот взгляд. Бывает, кто-нибудь смотрит на тебя и ничего не говорит, потому что тут ничего и не скажешь.