Петр Войцеховский - Два рассказа

Он подошел к столу, электромонтажными плоскогубцами взял рюмку Модеста и осторожно поместил в большую банку. Как долго сохраняются на стекле отпечатки пальцев?

Написал на листке УБИЙЦА, прижал бумажку завинчивающейся крышкой. Поставил банку на самую верхнюю полку, надел рабочие брюки и принялся за уборку. Ему уже не хотелось ни тефтелей, ни фасоли.

Вильма Макарич позвонила из гостиницы «Соплицово»:

— Вы меня, наверное, не помните. Но парусную лодку «Вильма» из Шибеника помнить должны. Завтра у меня самолет в Киев, я лечу на конгресс переводчиков Бруно Шульца в Дрогобыч. Могу с вами встретиться или сейчас, или на обратном пути.

— Сейчас, буду очень рад.

Конечно, он помнил эту хорватку, потому что она говорила по-польски. Он брал лодку у ее мужа, Цирила. Красивая была пара: он — высокий, мускулистый, черный, как цыган, с резкими чертами лица, она — словно нарисована наимягчайшим карандашом В6, короткие вьющиеся волосы цвета послеполуденного солнца, и кожа на лице того же оттенка, но будто освещенная внутренним светом. Они принимали Адриана с семьей у себя, только Цирил и седовласый отец Вильмы сели за стол, хозяйка хлопотала, подавала блюда, переводила, когда не удавалось объясниться по-английски. Переводчица детских книжек, окончила славистику в Братиславе. Декламировала по памяти стишки, а Ярек и Эля прыскали со смеху, это были совсем другие книги для детей, не похожие на те, что они знали.

Потом Адриан, Цирил и старик сидели на террасе за бутылкой ракии и спорили о политике, а Вильма и Рена по-бабьи болтали, сперва моя посуду на кухне, затем — потягивая ореховый ликер в комнате.

Лодка, на которой поплыли к острову, называлась «Вильма», и ему, помимо воли, запомнилась смуглая кожа и отливающие золотом волосы женщины с тем же именем. Он вспоминал ее, хотя ему так хорошо было с Реной и детьми на каменистых пляжах.

В Адриане она нашла то спокойствие, которого ей всегда не хватало у Цирила.

Они съели приготовленный им обед, а после уже невозможно было оторваться от стола с компьютером. Когда доедали котлеты, она обмолвилась, что хочет, наконец, продать загребскую квартиру у вокзала, на Медимурской, покончить с не слишком выгодной сдачей внаем, вечными проблемами и тратами на ремонт. А он признался, что ему вдруг захотелось сбежать из центра, от соседства с кампусом и студенческими клубами. Он уже проложил в интернете подходящие маршруты в джунглях торговли недвижимостью, на сайтах ценовых прогнозов, оценок, кредитов. И они погрузились в киберпространство и помчались от таблицы к таблице, от предложения к предложению.

Нет, ничего не было сказано, это всего лишь сравнительные подсчеты, из которых однозначно следовало, что за квартиру в Загребе ничего не купишь на территории Евросоюза, в Европе. Но если продать квартиры в Загребе и Шибенике, добавить — считая чисто теоретически — деньги за квартиру на Влостовицкой, то в двух шагах отсюда наверняка есть дом в каком-нибудь чудесном районе среди старых садов и известковых холмов, полчаса на машине от центра, в каком-нибудь Изумрудном городе или Хогсмиде. А если чуточку повезет с курсом валют, хватит еще и на лодку с парусом, как та. Пусть стоит где-нибудь в Сплите или Трогире, пусть дожидается сезона отпусков.

Только разговорились, только успели выпить в молчании за солдатскую смерть Цирила, а Вильме уже пришла пора возвращаться в гостиницу — самолет во Львов был чуть свет. Она обещала, что задержится на обратном пути, уже не в гостинице. В самолете она думала об Адриане и его судьбе, о том, что он желал здоровья человеку, который отнял у него жену и детей, поскольку вбил себе в голову, будто это справедливо. Внешне он не сильно изменился — немного располнел, но она не помнила, чтобы тогда, в Шибенике, в нем чувствовалась такая сила и какая-то внутренняя тишина. Сейчас он — единоличный правитель в том маленьком мирке, где затворился.

Вильма появилась, когда стала ему нужна. Дело было не только в пустоте, в безлюдных днях. Прибавился страх. Он знал, что после истории с Модестом наркодельцы не оставят его в покое. Они искали химика, а он отказал. Что еще хуже, запомнил лицо посланца. Нельзя же все время прикидываться слабоумным дегенератом, нельзя ждать наступления темноты, чтобы выйти в магазин. Необходимо убраться с Влостовицкой как можно дальше, раствориться в загородной анонимности. Вильма оказалась ангелом-спасителем, от нее исходила энергия, вселяющая надежду. Крупная, сильная балканская женщина с далматским вкусом к жизни, с чувством юмора.

Он вынашивал план переезда в свой Изумрудный город, а то и дальше — в Амбер, когда объявился Гастон Хлебняк, продавец шашек и ринграфов. Пришел в один прекрасный день с кофе и пончиками. Они славно побеседовали и условились завтра же вместе пообедать. Адриан знал, что если хоть раз упомянуть Элю, то потом будут говорить только о ней, а это слишком тяжело. Она признала его отцом, согласилась взять его фамилию — дав тем самым негласное обещание — и тем не менее уехала. Обещание было нарушено, но говорить об этом нехорошо. И они не говорили о дочери, Хлебняк немного посплетничал о своих клиентах, легковерных снобах, о посредниках — тертых калачах и пройдохах, и о самых важных — знатоках с охотничьим инстинктом и святой верой в счастливый случай. Потом Адриан принялся вспоминать проданную коллекцию, поразил гостя фотографической памятью, зашифрованным в голове каталогом. Про Элю не говорили, она сама о себе напомнила. Торговец оружием вышел около полуночи, Эля позвонила из аэропорта в Познани в пятнадцать минут первого.

Сперва ему показалось, что она пьяна — такой торопливой, путаной была ее речь, прерываемая рыданиями. «Папа, у него не было шансов выжить… водитель фуры, который там проезжал, говорил, что полыхнуло в одну секунду, как будто цистерна взорвалась, цистерна с бензином взлетела на воздух. Его спасают, вытащили из клинической смерти, он на искусственном дыхании».

— Спокойно, Эля, подожди, ты о ком?

— Папа, приезжай, я ведь уже забыла, как это в Польше делается, с кем нужно разговаривать. У Ханка нет никаких документов, он вылетел с аэродрома Темпельхоф, спортивного, в Берлине. От комбинезона мало что осталось, мне показали — одни закопченные лохмотья.

— Ханк — это твой парень?

— Это парень Мирелли. Но она не может к нему, потому что получила работу в банке. Да и что она бы тут… Я знаю польский…

— А тебе удалось отпроситься с работы?

— Я сейчас на пособии. И все равно собиралась в рейс с Огги.

— Ты не учишься? Огги? Что это?

— Это мой мэн. Приезжай, мне, наверно, понадобятся деньги. Я все тебе расскажу, приезжай. Больница Иоанна Божьего, я там, наверное, буду ночевать, в холле, потому что должна быть с Ханком. Запиши: Ханк Крубе, диктую по буквам; реанимация, заведующий отделением доктор Капота.