Эрих Кош - Избранное

— Не напрасно повествует легенда о том, что, выйдя на поединок с ангелом, дьявол вместо меча и щита взял с собой вилы и сеть. Когда сошлись они, ангел взмахнул мечом и отсек дьяволу ногу, оставив его хромым на вечные времена, зато дьявол подскочил к нему на здоровой ноге и, быстро накинув на ангела сеть, всего его опутал и неминуемо задушил бы, не приди на выручку господь: он распорол сеть огненной стрелой и освободил слугу своего, а дьявола спровадил в преисподнюю.

Нет такой рыбы, которой бы не была страшна сеть, но страшнее всего она злым и непокорным. Есть рыбы-ежи, с колючей наружностью и колючей натурой: чуть тронь — и они, в точности как люди, ощетинятся и уколют, даже если их хотели приласкать, и те же самые колючки и шипы, которые служат им верной защитой от злейших врагов, приносят им гибель в сетях. Всякое благо, господин мой, имеет и свою оборотную сторону. Плавниковые и спинные колючки прежде всего цепляются за сеть; известно ведь, что бешеного быка легче схватить за рога. Видал вот эту? Страшно смотреть на этакую тварь, а уж колючек — не за что схватиться. И ядовитая к тому же, на нее даже мурена не нападает, а в сеть она вечно первой угодит. Еще живая! Подай-ка мне камень с носа.

Приезжий соскользнул со своего престола, и старик камнем, служащим грузилом, до тех пор молотил рыбу по голове, пока совсем ее не сплющил. Потом осторожно выпутал из сетей и бросил на нос к товаркам по несчастью, издыхавшим там под солнцем.

— И среди рыб есть неисправимые упрямцы, которые все норовят, как иные люди, прошибить стену лбом, прорвать сеть. Но сеть негоже натягивать туго, и потому при нажиме она отходит и взвивается легкой занавеской. Вот рыбе и кажется: преграда поддалась, и она бросается на нее с новой силой, а сеть тут и вытягивается и обволакивает жертву. Оказавшись к мешке, рыба гибнет, задушенная веревочными петлями, которые стягивают ее жабры.

Мелкая рыбешка надеется просочиться сквозь ячейки, по, зацепившись спинным оперением, так и остается в ловушке, и нет ей хода из нее ни назад, ни вперед. По примеру своих несчастливых собратьев стремится вырваться из сети и другая рыба, в надежде что ей больше повезет. Есть рыба еще и такая, которая спешит воспользоваться чужой бедой — так и норовит незваной гостьей на чужом пиру безнаказанно поживиться добычей, только и она, как вот эта колючка, сама же в сети и попадется. Та, что поумней, осмотрительно пытается отступить, повернуть назад, но в том-то и беда, что, когда рыба видит опасность, обычно бывает уже слишком поздно. Сеть устроена так дьявольски хитро, что стоит испуганной рыбе вильнуть неосторожно плавником или хвостом — глядишь, уже и зацепилась за петли, и тут ей спасения нет. Посмотри вот на эту. Что она сделала с сетью и с собой — едва не оторвала себе хвост. Подержи конец!

Когда они бывали вместе долго, дед Тома по праву старшего переходил с ним на «ты». Склонившись над снастями и почти касаясь друг друга головой, они старательно высвобождали рыбу и распутывали узлы, затянутые ее отчаянным сопротивлением.

Но вот работа кончена. Подхватив два плоских деревянных сундучка с уловом, старик размашистым шагом направлялся домой. За ним следовали его укороченная тень и две кошки, терпеливо просидевшие на берегу в ожидании подачки.

Часом позже старик сидел на своем обычном месте, под тутовым деревом, у каменной ограды.

— Дьявольская это штука — сети, господин. Говорю тебе, измышление сатаны. Смотри-ка, и меня опутали, не дают передохнуть, когда все другие давно уже спать завалились. Они и на берегу опасны; случается, курица запутается в них, а то вот сети кошку удавили.

Старик прихватил губами деревянную иглу: обе руки были у него заняты сетью. И продолжал:

— В конце войны новиградский рыболовецкий сейнер, идя с лова, взял кое-кого на борт, больше ребятишек, возвращавшихся из школы. Улов был хороший, сейнер перегружен, и надо же, чтобы как раз под Новиградом захватил их сильный норд. Частые сети, развешанные на мачтах, надулись над ним, как паруса. И то ли капитан слишком резко курс переложил, то ли пассажиры, готовясь к выходу, столпились на одном борту, то ли виноваты сети, вздувшиеся пузырями под ветром, только сейнер накренился и лег на корму. И прямо в виду гавани, в каких-нибудь пятидесяти метрах от берега, камнем пошел под воду. Сорвавшиеся с мачт сети смели с палубы все, что на ней было, и, накрыв пассажиров, в том числе и молодежь, поскакавшую в воду, увлекли их за собой на дно. Так их, запутавшихся в сетях, и нашли, святых страдальцев. Водолазы потом два дня баграми утопленников из моря вытаскивали. Только капитан спасся, но его в тот же день на молу в гавани расстреляли и сбросили в море. Вот и выходит, и он через сети погиб. Берегитесь сетей, господин.

— С чего это мне их беречься, дед Тома?

— Эх, кто что может знать, мой господин! Да ведь за них и среди бела дня можно ногой на песке зацепиться. Я вам точно говорю, мой господин, сети — это измышление дьявола.

Что-то похожее услышал он в тот же вечер от своей хозяйки Станы. Он ужинал в кухне, ломтями отрезая черный хлеб и поглощая картошку, сыр и тушеные овощи, а она, по своему обыкновению прислонясь к широкому старинному буфету спиной, неподвижно стояла перед ним. Слова хозяйки так его удивили, что он ее не сразу понял, а она, испугавшись собственной дерзости, едва набралась храбрости повторить их в несколько смягченном виде.

— Поосторожней, господин. Слишком уж занимает вас дед Тома с его сетями. Как бы это вам не повредило.

Она это выговорила сквозь стиснутые зубы, пряча от света лицо, и ничего больше не хотела прибавить. Уклоняясь от его настойчивых расспросов, хозяйка вышла во двор и пробыла там, пока ее гость не кончил ужин.

— Ночью погода изменится, — заметила Стана возвращаясь. В открытую дверь кухни ворвалась волна какого-то непривычного воздуха, влажного и теплого, и закачала керосиновую лампу под потолком. Ложиться было рано. Он вышел из дому и сел на каменный порог.

Море почернело. От его гладкой поверхности отражались отблески электрических фонарей у гостиницы. Казалось, свет исходил снизу от моря, от его фосфоресцирующих водорослей. В окнах домов мигали и жмурились огоньки керосиновых ламп, а низко, над самой землей, кружили летучие мыши. Где-то далеко за горизонтом вспыхивали зарницы молний. Стана еще хлопотала на кухне, когда он поднялся в свою комнату.

Он лег, не зажигая света; мысли о письме, полученном два дня назад, не давали ему покоя; каким холодным здравомыслием веет от этого документа обывательского практицизма, с привкусом необъяснимой ненависти, той самой, которую он уловил и в словах хозяйки. Что в этой мирной глуши могло восстановить этих людей друг против друга?