Виктор Дьяков - «Тихая» дачная жизнь

— Да поешь ты спокойно, — со смехом вдогон хлестанула его полотенцем Лена.

Дочь с плаксивой физиономией никак не могла осилить своё мясо. Обычно она не жаловалась на аппетит, а если такое изредка и случалось её подкалывал отец:

— Ирка, будешь плохо есть, останешься худой, и тебя никто не возьмёт замуж…

Далее следовало объяснение, что парни в девушках ценят вовсе не загадочный взгляд, ключицы‑металлоконструкции, впалые щёки и ноги‑палки…

— А что‑что? — со смехом спрашивала пока ещё худенькая дочь.

Лена пыталась вмешиваться, чтобы отец чего‑нибудь не брякнул "казарменное":

— Ну, всё хватит, и так всё ясно, говорить не обязательно.

— Скажи‑скажи! — чуть не визжала Иринка.

Отец разводил руками, дескать, не могу, не велят, но тут же наставительно изрекал, красноречиво окидывая жену с ног до головы:

— Как раз то, что у нашей мамы имеется.

— Эт верно, — нагло поддерживал отца Антон и тоже смотрел на мать не совсем сыновьим взглядом.

— А ты помолчи, твоего мнения никто не спрашивал, — строго осаживала сына Лена, и он смущённо краснея опускал глаза.

— А что‑что у неё имеется? — начинала наглеть "по кругу" уже дочь, и тут Лена обычно резко прекращала дебаты, разгоняя семью по разным углам, и делала соответствующие внушения мужу…

Но сейчас отца нет, к тому же стимулировать аппетит дочери Лена не собиралась, напротив она ещё больше испортила её неважное с утра настроение:

— А ты, красавица, сначала стиркой займись, а гулять потом.

— Нуу… мам! — загундела дочь резко опуская на стол вилку.

— Я тебе брошу… ишь, моду взяла. Раз в месяц, свои сранки постираешь, не растаешь!

— Ты что… какие!?… — на глаза дочери навернулись слёзы. Был бы отец, он бы заступился, а вот мать могла иногда вот так обидеть, до слёз. — Если надо, я не только своё… дай я и папино что‑нибудь постираю.

— Я те постираю, — тут же вновь окрысилась мать, на этот раз ревниво. — Себя сначала научись обслуживать, а других потом будешь, когда свою семью заведёшь.

Иринка совсем нахохлилась и кое‑как, давясь, доела завтрак. Мать видя её состояние всё же смягчилась и подойдя прижала её голову к своему мягкому животу:

— Ладно, не дуйся. Там не много, трусы, сарафан, да две майки. Ты их за полчаса простирнёшь.

Дочь, одев свой цветастый раздельный купальник стирала бельё, сын заканчивал "пробегать" картофельную делянку. Лена же раздумывала чем заняться, и ни на чём конкретно не могла остановиться. Дел предостаточно, но почему‑то ни одно не хотелось начинать. Она повязала белую косынку повернулась к солнцу, раскинула руки и стала стоя загорать. От этого занятия её отвлёк сын:

— Мам, я всё… закончил.

— Так быстро…? И листья поднимал, кладки смотрел? — продолжала стоять в позе "приветствую тебя солнце" с полузакрытыми глазами Лена.

— Да, всё, вот смотри, — заверил Антон, показывая для наглядности свои ладони, перепачканные жёлтой "кровью" полосатых поглотителей картофельной ботвы.

Лена открыла глаза, упёрла руки в бёдра, смотрела строго. Сын в своих "бермудах", голый по пояс, в не зашнурованных кроссовках, уже потемневший от загара, принял смиренную позу. "Прав Лёша, действительно вырос… и ухватки не мальчиковые, мужицкие уже, и силы сколько, вроде худой совсем, а не справишься", — подумала и опять против воли улыбнулась Лена.

— Ладно, иди… шнурки завяжи, а то зацепишься, упадёшь. И про время не забывай. Если к обеду опоздаешь, и я опять за тебя беспокоиться буду… в следующий раз не пущу.

Как и предсказывала Лена, дочь справилась со стиркой довольно быстро. Мать ещё чувствовала вину за то, что грубо с ней разговаривала, потому без лишних нравоучений отпустила её к подружкам, также напомнив об обеде. Лена походила по внутреннему двору, небольшому пятачку с трёх сторон огороженному глухим забором, домом, баней, с тыла огородом с его естественным "зелёным забором". Из‑за этих укрытий она выходить не решалась. И так тут все на неё косятся: москвичка, богатая, толстая. А если ещё и в купальнике увидят. Впрочем, женщины, как местные, так и приезжие‑дачницы иногда выходили в жаркие дни, на "всеобщее обозрение" в весьма "смелых" одеяниях. Но то были как правило худощавые, так называемые "стройные". Лена и про себя и вслух часто возмущалась: какая несправедливость, почему эти малорельефные "швабры" не боятся показывать свои кости везде, на улице, по телевизору, на обложках журналов… а обладательницы настоящих женских фигур почему‑то стесняются? Кто установил такие правила? Муж на эти стенания отвечал опять же в своём "казарменном" стиле:

— Если в кино, на подиумах и в рекламе такие как ты красоваться будут, зрители не на фильм и не на рекламируемый товар смотреть будут, а на ваши прелести…

Постепенно у Лены совсем пропало желание что‑то делать, и она легла загорать на раскладушку, специально для этого установленную у южной стены дома, на самом солнцепёке. Сначала она засекла время и по истечения срока переворачивалась с боку на бок, со спины на живот… но оказавшись в очередной раз на спине и прикрыв глаза рукой она задремала… чему очень способствовала приятная тяжесть в желудке после плотного завтрака, располагавшая к неге, сну…

Лену разбудили негромкие, но назойливые голоса, доносившиеся откуда‑то совсем рядом, с улицы, из‑за забора. Говорившие о чём‑то спорили, щедро сдабривая реплики матерными словами. Ей не хотелось подниматься, мало ли кто идёт мимо их забора, тем более, что здесь едва ли не все мужики и парни двух слов не могли связать без мата. Но голоса не стихали и не удалялись. Похоже, спорщики стояли возле забора и не собирались уходить. Лена проснулась окончательно, прислушалась. Это были не взрослые — то разговаривали и матерились мальчишки. Нет, этого она терпеть не могла, пусть идут к своим домам и там ублажают матом своих родителей. Лена встала, но идти в одном платке и купальнике не решилась, зашла в дом, одела халат и не успев застёгнуть его выглянула в окно, посмотреть на тех, кто так бесцеремонно нарушил её загорание, совмещённое с дрёмой.

Действительно, то оказались мальчишки, три человека. Двоих Лена узнала, это сыновья соседа напротив, хромого пьяницы, ставшего инвалидом в результате управления мотоциклом в нетрезвом состоянии. Они были дети из неблагополучной семьи, и Лена радовалась, что у Антона с братьями не сложились отношения, хотя старший ему ровесник, а второй на три года моложе. Третьего Лена не знала, но по возрасту он тоже был где‑то ровесник Антону. Они сидели возле их забора, матерились и играли в карты…

Дело в том, что возле забора купленного Суриными дома, ещё во времена прежних владельцев, скинули с кузова грузовика несколько железобетонных "пасынок", для замены старых на линии электропередач. Сбросили, да так и забыли, ибо линию так и не начали "обновлять". Невероятно, но эти пасынки так никто и не "приватизировал". Именно на них, нагретых солнцем, сидели сейчас мальчишки и резались в карты.