Виктор Дьяков - «Тихая» дачная жизнь

С возвращением сознания Ваха хоть и не сразу, но понял всё, что случилось. От этого он даже перестал ощущать боль в запястье. До того пребывающий в шоке, он вдруг рванулся, но наручники лишь сильнее затянулись и боль вновь напомнила о себе. Однако злоба превозмогла боль:

— Убью… суки… всех убьём, всем кишки на кинжал намотаю… бабу твою… я с неё всё сало вытоплю… я её в рот!..

Страшный удар сразу лишил Ваху не менее чем пары зубов, заставил захлебнуться собственным криком вместе с кровью.

— Ладно, всё… и так шума много, весь посёлок разбудим… ведите его. Ребята помогите, покараульте, и пока машина за этим фруктом из райотдела не придёт не отходите. Ты старлей не обижайся, так надёжнее… А потом ребята, как сдадите его, ко мне. Вон дом, напротив того где работали, соснёте до утра и позавтракаете….

Лену разбудили хлопки‑выстрелы. В комнату из приоткрытого окна тянуло свежестью. Она привычно вытянула руку… рядом никого. Хлопки слышались с улицы, недалеко. Лена знала, как звучат пистолетные выстрелы. Вместе с другими жёнами офицеров она иногда ходила на стрельбище и несколько раз стреляла сама. Правда вся её стрельба ограничивалась нажиманием курка заранее заряженного и взведённого мужем пистолета. Выстрел она производила с визгом и отворачиванием в сторону головы, и, конечно, ни о каком попадании в мишень не могло быть и речи. Но те характерные хлопки она ни с чем никогда бы не спутала. Услышав их, и обнаружив, что рядом нет мужа… Смутная тревога, та от которой она уже успела отвыкнуть… она буквально подбросила Лену с постели. Подбежав к окну, не чувствуя холодящей заоконный поток воздуха, она стала всматриваться в подсвеченную лунным светом и редкими фонарями темень.

Антон, дремавший на ступенях крыльца, тоже услышал и выстрелы, и шум в спальне родителей. Он тут же вскочил и кинулся в дом. Дверь в спальню оказалась приоткрыта. Антон уже давно сидел в темноте, его глаза хорошо к ней адаптировались. Мать стояла у окна и немного наклонившись смотрела на улицу. На ней абсолютно ничего не было. Антон не мог сделать и шага, ни вперёд, ни назад, оторвать глаз. Он довольно часто видел её в купальнике, но без… впервые. Мать отвернулась от окна и заметалась по комнате, ибо не могла сразу найти свой халат… и сын увидел её уже всю, со всех сторон…

Однажды, в последнюю зиму, вся семья, сидя у телевизора, смотрела фильм из серии "Тайны дворцовых переворотов". Запомнился эпизод, где светлейший князь Меньшиков в исполнении Александра Шакурова развлекается в бане с обнажёнными девками. В фильме пытались выдержать историческую правду и сняли в той сцене таких женщин, которые в ту, петровскую эпоху считались эталоном красоты — сочных, грудастых, бедрастых. Мать тогда высказала недовольство:

— Господи, ну до чего Шакуров докатился, в таком виде снимается, немолодой уже, а туда же, и актрисы… Где они таких толстозадых нашли?

При этом она критически покосилась на детей, во все глаза внимавших происходящему на экране. Их она усадила смотреть этот фильм специально, дескать, для знания истории полезно и, конечно, такой откровенной "банной" сцены никак не ожидала. Тогда отец с улыбкой заметил, что найти желающих сняться в такой сцене не так уж сложно, что на Руси всегда имелось много полных женщин, что она сама бы вполне могла там сняться… Мать тогда сильно обиделась, она считала себя не такой толстой…

С затаённым дыханием, наблюдая сейчас мать "во всей красе", Антом автоматом вспомнил ту ярко запечатлевшуюся в его юношеском сознании сцену. Она действительно "не дотягивала" до самой дородной из тех трёх "паривших" Шакурова актрис, но двум другим чуть менее полным, вполне соответствовала…

Лена в волнении не сразу нашла халат, потому что снимала его не сама, а активно ей помогавший муж. Он же и закинул его куда‑то. Побегав по комнате, Лена, наконец, обнаружила его, оделась и кинулась к двери, где столкнулась с сыном:

— Это ты Антон… где отец!?

— Не знаю мам… он… он сказал, чтобы ты никуда не ходила из дома.

— Кому сказал?… А ну‑ка отойди! — она попыталась отстранить сына, но тот, хоть и смущаясь, но не пускал… — Ты что с ума сошёл!? Прочь паршивец!

— Папа не велел, — чуть не со слезами отвечал сын.

— А ну… — Лена напёрла на сына и, будучи значительно более тяжёлой, заставила его попятиться.

Антон не знал что делать, толкнуть мать он не смел, а просто сдерживать её у него не хватало веса. Чтобы выполнить приказ отца надо было применять силу, но как это сделать, не причинив матери боли… Он скорее инстинктивно, чем осознанно присел, обхватил её за талию и, собрав все силы, оторвал от пола… Он не ожидал, что это окажется не так уж и тяжело.

— Ты что!?… Пусти сейчас же… я тебя испорю! — вполголоса, явно опасаясь разбудить Иринку, возмущалась потерявшая опору Лену. Тем временем Антон уже занёс её на руках назад в спальню и опустил. Лена с размаха залепила сыну звонкую пощёчину. — Совсем обнаглел щенок… ну ты у меня получишь!..

— Ну, мам… прости… папа не велел… я не мог! — с отчаянием в голосе оправдывался сын.

В дверь заглянула Иринка, разбуженная‑таки вознёй и перебранкой.

— Что это вы тут посереди ночи ругаетесь… а папка где? — зевая, спросила она.

— Ничего… заходи, — Антон схватил сестру за руку и рывком затащил в комнату. — Папа сказал, чтобы все дома сидели, свет не включали, и если стрелять начнут… чтобы на пол ложились, — виновато говорил он, в то время как его щека после материнской пощёчины начинала "гореть".

До Лены, наконец, дошла вся серьёзность ситуации. Она опять кинулась к окну и пристально всматривалась в контуры противоположного дома. Оттуда глухо доносились голоса и светились светлячками карманные фонарики.

— Ты можешь мне объяснить, в чём дело… отец там!? — голос Лены слегка дрожал.

— Да, — сын опустил голову.

— Господи, надо же как‑то узнать… там же стреляли, — на лице Лены обозначилось растерянность и отчаяние.

— Я схожу мам… я сбегаю, узнаю. Только вы никуда не выходите.

Антон повернулся к двери, но мать с неожиданным проворством подскочила и уже сама вцепилась в него:

— Стой… нет… никуда не ходи.

У матери были слабые руки. Нежные, пухлые… объёмные в предплечьях и локтях, такие же мягкие, но небольшие ладони. Антон не раз в шутливой борьбе сжимал эти ладони, и мать не выдерживала, вскрикивала… Но сейчас эти руки вдруг обрели несвойственную им силу, она так крепко держала, что Антон не мог вырваться…

Минут через пятнадцать с улицы кто‑то негромко присвистнул и позвал Антона. Это был голос Володи, сына Хромого.

— Я выйду, — Антон просительно взглянул на нервно теребящую носовой платок мать, который она то и дело подносила к глазам.