Дуглас Кеннеди - Пять дней

В тот вечер за ужином в разговоре с Дэном я упомянула, что делала маммографию женщине моего возраста (город у нас маленький, поэтому я ни в коем случае не называла имен людей, которые были у меня на приеме).

— И, когда я увидела уплотнение на экране и поняла, что это злокачественная опухоль, мне просто пришлось уединиться, потому что я не могла совладать с собой.

— Какая стадия?

Я ответила.

— Но ведь вторая стадия — не четвертая, — заметил Дэн.

— Да, но, возможно, ей все равно придется удалять молочную железу, ведь опухоль граничит с лимфоузлами.

— Ба, да ты отличный диагност, — сказал Дэн — вроде бы сделал комплимент, но сколько иронии.

— Дело в том, что со мной это уже не впервые. На прошлой неделе я обследовала одну грустную маленькую женщину. Она работает официанткой в каком-то кафе на трассе № 1. У нее на печени злокачественная опухоль. И я опять не выдержала.

— Сегодня ты прямо как на исповеди.

— И что это значит?

— Да так, ничего, — ответил он, но опять каким-то неопределенным тоном. И вообще, в последнее время мне стало трудно понимать Дэна.

Дэн — это Дэн Уоррен. Мой муж, с которым я живу в браке двадцать три года. Последние полтора года с лишним он сидит без работы и подвержен резким перепадам настроения. Вот и сейчас, съязвив, он тут же добавил:

— Эй, даже лучшие летчики-истребители время от времени теряют самообладание.

— Я не летчик-истребитель.

— Зато ты — лучший рентген-лаборант в клинике. Это все знают.

Кроме меня. И уж тем более сейчас, думала я, усаживаясь перед рядами мониторов и глядя на Джессику. Она лежала на столе, зажмурившись. Губы дрожат, лицо мокрое от слез. Всем своим существом я порывалась броситься к девочке, успокоить ее, но это, я понимала, лишь продлит ее мучения. Лучше уж скорее провести обследование и отпустить ее. Включив микрофон, подсоединенный к динамику в процедурной, я сказала:

— Джессика, я знаю, что для тебя это все очень необычно, ты напугана. Но обещаю: больно не будет, мы закончим через несколько минут. Хорошо?

Все еще плача, она кивнула.

— А теперь закрой глаза, думай о Таффи и…

Я нажала на кнопку, приведшую в действие систему автоматического впрыска. На экранах появился таймер. Я тут же устремила взгляд на Джессику. Ее щеки внезапно покраснели, потому что йодосодержащее контрастное вещество попало в кровоток, и температура ее тела повысилась на два градуса. Запустилась программа сканирования, стол-транспортер поднялся вверх. Перемещение по вертикали напугало Джессику, она вздрогнула от неожиданности. Я схватила микрофон:

— Джессика, не волнуйся. И лежи смирно, пожалуйста.

К моему огромному облегчению, она в точности выполняла все мои указания. Ложе достигло уровня обруча. Пролетели двадцать восемь секунд. Стол начал задвигаться в обруч. Остановился. Прошло тридцать шесть секунд. Маленькая головка девочки находилась в кольце обруча.

— Молодец, Джессика, умница. Только не шевелись.

Сорок четыре секунды. Сорок шесть. Мой палец лежал на кнопке сканирования. Я заметила, что он дрожит. Сорок девять. И…

Я нажала кнопку. Сканер заработал. Бесшумно. Абсолютно неслышно для пациента. Инстинктивно я закрыла глаза и тотчас же открыла их, когда на двух экранах передо мной появились первые изображения. Снова закрыла глаза, страшась увидеть тень, обесцвеченное пятно, узел, которые мой натренированный глаз заметит мгновенно. Это было бы выше моих сил.

Но профессионализм возобладал над страхом. Мои глаза распахнулись сами собой. И я…

Ничего не увидела.

По крайней мере, это то, что в первое мгновение зарегистрировал мой возбужденный взгляд.

Ничего.

Я принялась внимательно изучать изображения, пристально всматриваясь в каждый контур, в каждую скрытую трещинку в обоих полушариях головного мозга. Так полицейский обследует все углы на месте преступления, выискивая некую невидимую улику, которая может полностью изменить криминалистическую картину преступления.

Ничего.

Для пущей верности я в третий раз пробежала глазами срезы, убеждаясь, что я не упустила важных деталей, и одновременно удостоверяясь, что концентрация контрастного вещества на должном уровне и четкость изображений соответствует требованиям доктора Харрилда.

Ничего.

Я шумно выдохнула и спрятала лицо в ладони, только теперь почувствовав, как гулко колотится у меня в груди сердце. Словами не передать, как я обрадовалась, что на снимках головного мозга Джессики нет ничего такого, что указывало бы на злокачественное новообразование. Но сам факт, что внутреннее напряжение во мне достигло критической точки… меня тревожил. И заставил задуматься. Значит, вот что происходит, когда ты годами вынуждена играть роль, которая, как тебе самой известно, противна твоей истинной природе? Когда маска, что ты давно носишь, съехала набок и ты боишься, что люди наконец-то увидят твой страх, который ты доселе старательно скрывала?

Ничего.

Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Сказала себе, что моя работа еще не закончена. Переслала первый комплект срезов на компьютер доктора Харрилда — его кабинет находился буквально в двух шагах от кабинета компьютерной томографии. Одновременно отправила снимки в Систему архивирования и передачи изображений (САПИ) — специальную базу данных по нашему региону штата (известную под кодовым названием «Мэн-1»), расположенную в Портленде. По закону все сканограммы и рентгенограммы должны храниться в Системе САПИ — на тот случай, если в будущем возникнет необходимость сослаться на них, и как гарантия того, что снимки не будут перепутаны, утеряны или зарегистрированы не на того пациента. Также если радиологу или онкологу понадобится какая-то конкретная серия снимков пациента — или потребуется сравнить их с другими снимками в его карте, — врач может увидеть их, дважды щелкнув мышкой.

Отослав срезы, я начала повторное сканирование, дублируя первые изображения, чтобы сравнить уровень контрастности и проверить, все ли отразилось на снимках в первый раз. Обычно, если первая серия не показывает отклонений, я дублирование делаю в расслабленном состоянии. Но сегодня тихий голосок нашептывал мне: «А вдруг ты ошиблась в первый раз и не увидела опухоль?»

Я схватила микрофон:

— Еще пару минут, Джессика. Ты просто молодчина. — Лежи смирно и…

На двух мониторах появились срезы повторного сканирования. Я впилась взглядом в экран, ожидая увидеть доказательство моего давшего сбой профессионализма — скрытый узелок, теперь проявившийся на какой-нибудь бороздке ее мозжечка. И снова…

Ничего.

И это величайший парадокс в моей работе. Для нас хорошая новость — это когда на полученных снимках мы не обнаруживаем ничего. Наверно, моя работа — одна из немногих областей деятельности в мире, в которой «ничего» приносит удовлетворение, облегчение, подтверждает статус-кво.