Лидия Гуардо - Исповедь. Пленница своего отца

В течение многих лет я смотрела на то, как подрастают мои дети, со стороны. Мне не разрешалось ни приласкать их, ни взять на руки, ни угостить чем-нибудь, ни уложить спать, ни выкупать.

Моя задача заключалась только в том, чтобы рожать детей.

Задача Старушки — в том, чтобы их кормить.

Задача самих детей — в том, чтобы быть рабочей силой. Едва они начинали ходить, как их тут же приучали работать под руководством Старика.

У меня есть фотография, которую я вклеила в свою тетрадь. На ней видно, какой была жизнь у нас дома.

В центре этой фотографии — Старик с огромным животом, из-за которого его руки кажутся слишком короткими. Он, словно какой-нибудь паша, восседает на стуле, который почти полностью закрывает своим грузным телом, упершись ладонями себе в бока и самодовольно улыбаясь. Прямо перед ним стоит стол, а на нем — тарелки с остатками пищи. Позади Старика видны каменные стены строящегося дома, пока еще не установленные оконные рамы и лежащие на полу большие нестроганые доски. Вдалеке также видно уже подросшего Раймона-младшего, несущего кирпич, а на переднем плане — Режиса и Реми, держащих в руках обрывок шланга. Других детей на этой фотографии нет, однако в реальной жизни они всегда находились где-нибудь неподалеку. Старик, сидя на своем «троне», держал их в поле зрения, распределяя между ними работу и давая им различные указания.

Старушка приспособилась к подобной ситуации и растила моих детей так, будто они были ее собственными. Если они баловались, пусть даже и совсем чуть-чуть, она жаловалась на них Старику, когда тот возвращался вечером домой, потому что знала: он обязательно их сурово накажет. Более того, она с удовольствием принимала участие в подобных «экзекуциях», снова и снова повторяя Старику, что он должен «этих разгильдяев» хорошенько выпороть. Когда Старик заканчивал, она всегда и сама давала виновным по паре оплеух, а затем отправляла их спать, зачастую не накормив ужином.

Дети с самых ранних лет привыкали питаться нерегулярно и работать в поте лица. Им нередко приходилось, начав работу днем, заканчивать ее поздней ночью. Старика ничуть не смущало то, что на часах уже час ночи, а у нас все еще грохочет бетономешалка, раздаются удары молотка и воздух раздирают громогласные распоряжения. Соседи смирились с этим после того, как однажды ночью пожаловались по телефону в жандармерию и к нам приехали несколько жандармов.

Они припарковали свой автомобиль у входа и окликнули Старика, который — несмотря на зимний холод — замешивал цементный раствор во дворе, освещенном прожекторами. Все дети находились рядом с ним, таская туда-сюда тачки с цементом или же поднося щебень и нужные Старику инструменты.

— Мсье Гуардо, так сильно шуметь нельзя. Ваши соседи жалуются, уже ведь три часа ночи…

— Я не могу оставить свой цементный раствор, он застынет!

— Ну тогда заканчивайте побыстрее, хорошо?

Жандармы Креси-ла-Шапель уехали, даже не обратив внимания на то, что дети работают на холоде посреди ночи.

Именно этим жандармам была передана жалоба, поданная на Старика сначала моим братом, а затем и моей сестрой через некоторое время после ее побега. Эта жалоба, где он обвинялся в том, что бил и насиловал Надю, как и предыдущая, по сути дела, осталась без рассмотрения.

Я всегда знала, что когда-нибудь снова попытаюсь сбежать.

К своей следующей попытке я подготовилась уже лучше.

Придуманный мною план, правда, был незатейливым. Моя цель заключалась в том, чтобы найти своих брата и сестру. Казалось, что если мне удастся добраться до Парижа, где они жили, то я буду спасена.

Хотя я никогда не разговаривала с незнакомыми людьми, это отнюдь не мешало мне слушать то, что говорят они, и запоминать. Поскольку я, сидя за рулем автомобиля, много раз ездила со Стариком по нашему региону, то понимала, что пытаться убежать из деревни Куломм невозможно. Оттуда вели всего две дороги, и Старик очень быстро настиг бы меня, как это бывало раньше. Если он к чему-то стремился, то вкладывал в это стремление столько энергии, что в конце концов всегда добивался своего. Поэтому на этот раз я решила дать деру прямо со стоянки супермаркета «Ла-Верьер» и сесть на поезд на вокзале в Мо.

Я еще никогда в жизни не ездила на поезде, однако знала, что он идет в Париж. Мне несколько раз доводилось проезжать на грузовичке перед вокзалом, поэтому я была в курсе, как до него добраться.

Однажды днем, когда Старик оставил меня одну, а сам пошел пропустить стаканчик-другой, я вылезла из грузовичка и быстро пошла прочь. У меня не было с собой денег — даже мелочи, — однако я подумала, что уж как-нибудь выкручусь и что хуже, чем сейчас, мне уже в любом случае не будет.

Я добралась до вокзала пешком. Я не умела читать, а потому не могла прочесть ни расписания, ни даже надписей на указателях. Я могла сложить буквы по слогам: «НА ПА-РИЖ», но не понимала, что это означает.

На перроне в ожидании стояли люди. Я отошла в сторонку и тоже принялась ждать. Когда подали поезд, пассажиры стали заходить в вагоны, и я зашла вслед за всеми в один из них. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания, и я, сев у окошка, стала смотреть наружу, опасаясь, что сюда вот-вот нагрянет Старик.

Когда поезд наконец тронулся, я все еще со страхом таращилась в окно, чувствуя неприятный холодок в животе. Мимо меня проплыл перрон, затем стали мелькать сельские пейзажи. Поезд набрал скорость, и я почувствовала, как мерзкое ощущение в животе постепенно исчезает. Я смотрела, как за окном быстро мелькают столбы, и у меня начала кружиться голова. Потом больно защемило сердце.

Поезд несколько раз останавливался. Я видела, что в вагон заходят люди, но никто не выходит. Я сидела, забившись в угол, и среди входящих невольно искала взглядом силуэт Старика. Три или четыре раза мне казалось, что я его увидела, и мое сердце начинало лихорадочно биться. Однако это был не он.

Затем пейзаж за окном стал другим: сельскохозяйственные угодья сменились кварталами социального жилья.

На каждой последующей остановке в вагон заходило все больше и больше народа, и я уже не могла различить в этой толчее, есть ли среди них Старик. Люди смотрели как-то сквозь меня, как будто я была прозрачной, а я таращилась на них снизу вверх во все глаза: мне еще никогда не доводилось видеть такое скопление людей.

В вагоне от присутствия большого количества народа стало теплее. Это почему-то успокоило меня и вселило надежду на то, что на этот раз Старик меня не поймает. Я стала ломать себе голову над тем, каким образом смогу найти Брюно и Надю. Даже если я и встречу их на улице, то как узнаю в толпе?

Вдруг поезд остановился, и все пассажиры стали сходить на перрон.