Филип Дик - Голоса с улицы

– Добрый, – буркнул он опасливо.

– Вы заведуете цветочным магазином, – заявила женщина. – Вы проработали там уже тринадцать лет.

– Четырнадцать, – поправил Уэйкфилд. С этой женщиной он чувствовал себя неловко. Она была довольно высокая, с резкими чертами хищной птицы, шагреневой кожей и сросшимися бровями. Седая грива жестких и густых волос по-стариковски свисала на уши и затылок. Щеки ввалились, а неприятное смуглое лицо озарялось внутренним жаром, который наводил Уэйфилда на мысли о туберкулезе.

– Миссис Краффт не ест мяса, – сказала Бетти и, обращаясь к седовласой женщине, добавила: – Вам нужно познакомиться с мистером Уэйкфилдом.

Уэйкфилд слегка приоткрыл рот и внезапно заинтересовался. Его раздражение мигом улетучилось, и он нетерпеливо повернул лицо к миссис Краффт.

– Это правда? Вы не любите мяса?

Лихорадочный румянец на лице женщины усилился.

– Я люблю мясо, – воскликнула она, – но я не могу поедать плоть высших существ, которые имеют такое же право на жизнь, как и люди. В некоторых отношениях я восхищаюсь высшими животными даже больше, нежели человеком: например, их способностью безропотно переносить страдания, их прирожденным достоинством, благородством и свободой от плотской вульгарности…

– Да, – согласился Уэйкфилд. Теперь и к его личику прилила кровь, он смутился, обрадовался, и у него зачесались руки. Однако трудно было подобрать слова: от волнения к горлу подступил ком, Уэйкфилд закашлялся и сконфуженно отвернулся. Он снял очки в стальной оправе и трясущимися руками протер их носовым платком. – Да, я понимаю, что вы имеете в виду, – выдавил он из себя. – Это вопрос этики, – Уэйкфилд снова надел очки на нос. – Животный жир – это нечистоты. Он вреден. Всякий раз, когда я вижу мясной рынок, я представляю себе городскую свалку, разлагающееся мясо, консервные банки и гниющий мусор, – он внезапно осекся. – Не выношу вида мяса.

– Вы когда-нибудь заглядывали им в глаза? – спросила миссис Краффт.

– Прошу прощения?

– Когда я была ребенком, отец забивал на ферме скот. Он бил животных топором по голове и перерезал им глотку. А я должна была держать тазик. Когда они умирали, я заглядывала им в глаза.

– Да, – неопределенно согласился Уэйкфилд. – В глаза. Ужас.

– Когда я вижу, что некоторые люди ведут себя хуже, чем звери в джунглях, – миссис Краффт перешла на фальцет. – Свиньи! Бесстыдные твари, от которых следует избавиться. Ни одно бессловесное животное не опускается в такие бездны порока и звероподобия. Человек – самое жестокое, самое нечестивое животное. Единственный по-настоящему омерзительный зверь. Посмотрите, как они курят огромные сигары, плюются, хохочут и хлопают друг друга по спине. Отпускают непристойные шуточки, рыгают, хлещут пиво, объедаются жареными устрицами, – она с трудом сдерживалась. – Когда я веду конспект на совещаниях, они начинают смеяться и обмениваться шутками. Грубые, звероподобные твари…

Ее сухое, горячечное лицо несло на себе печать обиды, растянувшейся на всю жизнь. Миссис Краффт явно пострадала от людей, ее унижали, превратили в человека второго сорта и заставили пресмыкаться во мраке.

Но это еще не все. Он понял, что миссис Краффт реагировала на вульгарность окружающего мира таким же образом, как он сам: оба пришли в «Общество стражей», желая спастись от жестокости и порока, вступить в духовную среду. Он считал общество продажным и растленным, но, как женщина, миссис Краффт отождествляла эти качества с мужчинами . Уэйкфилд задумался, кто же из них прав. Если виноваты мужчины, тогда Хорас Уэйкфилд тоже был запятнан. Это нормальный ход мыслей для женщины, но если он сам внемлет подобной философии…

Предположим, мужчина восстал против вульгарности и грубости, против животных инстинктов… однако обнаружил все это не в окружающем обществе, а в собственной мужской природе. Что тогда? Он почувствует отвращение к себе самому, и начнется внутренняя борьба. Куда он пойдет? Что с ним станет? Он будет неприкаянно скитаться по свету, испытывать нравственные мучения и ненавидеть собственную природу – так сказать, свой телесный низ.

Уэйкфилд задумался над собственным телесным низом, но мысленно увидел лишь бледно-розовую кожу – такую же, как и на остальных частях тела. Нет у него никакого телесного низа: все в порядке. Он расслабленно вздохнул. Хорас Уэйкфилд обладал единой природой, и природа эта была непорочна.

Он допил свой китайский чай и отодвинул хрупкую чашечку.

– Очень вкусно, – сказал он Бетти.

– Как давно вы участвуете в Движении? – исступленно спросила миссис Краффт.

– Последний раз я слушал Теодора Бекхайма прошлой осенью, когда был в Лос-Анджелесе, – ответил Уэйкфилд, рассматривая аккуратный маникюр на собственных ногтях. – Полагаю, Движение зародилось именно в этом районе.

У миссис Краффт перехватило дыхание, ее захлестнули эмоции.

– Лос-Анджелес! Вы слышали лос-анджелесскую речь? Я отдала бы десять лет жизни за то, чтобы побывать там, – ее голос вознесся в трансцендентные выси. – Именно тогда он исцелил девушку от паралича. Поставил ее на ноги прямо на сцене. Как раз тогда он начал постигать, что обладает даром исцеления.

– О да, – согласился Уэйкфилд, – это было в самом начале. Мы тогда еще только начинали. В смысле, тогда было просто исцеление. Мы еще не обрели Бога, – затем он прибавил: – С тех пор мы продвинулись вперед. А в те времена мистер Бекхайм был практикующим врачом.

При слове «Лос-Анджелес» в памяти всплыли ранние атрибуты Движения: магнитный пояс, который Уэйкфилд приобрел для себя и носил; специальная радиоактивная вода, в которой он купался; как Бекхайм водил широкими ладонями по голым телам детей, излечивая от всевозможной простуды и сенной лихорадки.

– Тогда это были просто тела. Но теперь-то мы знаем, что тело – ничто, – когда Уэйкфилд задумывался о теле, его голову окутывал плотный туман. – Главное – душа.

– Совершенно верно, – подтвердила миссис Краффт. – Болезнь – лишь следствие неправильной психологической установки.

Уэйкфилд ничего об этом не знал.

– Ну, полагаю, в некотором смысле вы правы, – сдержанно промямлил он. – Однако мне всегда казалось, что болезнь – это следствие неправильного питания, хотя, наверное, человек с неправильной психологической установкой должен употреблять неправильную пищу. Но, по-моему, наша психологическая установка определяется тем, что мы кладем себе в желудок: понимаете, о чем я? Человек есть то, что он ест, понимаете? Мясоедение вызывает звероподобную установку, а прием в пищу фруктов и чистых овощей облагораживает разум. Мне кажется… конечно, я могу ошибаться, однако мне кажется, что уровень нашего сознания является результатом нашего пищевого режима.