Филип Дик - Время собираться

Она понесла его назад, к общежитию.

На крыльце она остановилась перевести дыхание, опустив чемодан на пол. До чего же темно вокруг! Как в бочке с дегтем. И никакого шевеления. Все уехали, даже рабочие. Драпанули со всех ног. Пустыня, и никаких признаков жизни.

Это казалось невозможным. Компания всегда была полна жизни, даже по ночам. Горели печи, сыпалась окалина, работали люди, вагонетки носились туда-сюда. Мелькали лопаты и ковши экскаваторов… Но всему пришел конец. Осталась лишь тишина. Тишина и темнота. Высоко над ее головой в небе показались редкие звезды, далекие и едва различимые сквозь туман. Подул ветерок, заворочался в кронах деревьев у здания.

Подняв чемодан, она понесла его дальше, через темный холл вверх по лестнице, в свою комнату. Там она закурила вторую сигарету и села на кровать. Наконец она открыла чемодан. Вытащила свою одежду, пижаму, тапочки, халат. За ними последовали кольдкрем, дезодорант, одеколон, тюбики и бутылочки. Лак для ногтей. Мыло. Зубная щетка. Все это она выстроила рядком на столике у кровати.

На дне чемодана она нашла свою кофейную машину «Силекс» и перетянутый резинкой бумажный пакетик с кофе. А также немного сахара и картонные стаканчики.

Чертовски хорошо, что она догадалась упаковать кофе и все остальное в чемодан, а не позволила рабочим сгрести их в какой-нибудь ящик. Включив «Силекс» в розетку, она вышла в коридор и направилась к ванной, чтобы набрать воды. Насыпала в кофеварку кофе, налила воды.

Потом она переоделась, сняв всю свою одежду. Надела тапочки и купальный халат. Нашла полотенце. Осталось принять теплую ванну и лечь в постель – это поможет. Завтра все будет не так плохо. Ночью, без вещей, одна в пустынном, молчаливом мире… Неудивительно, что на нее навалилась тоска.

Бывало ли ей когда-нибудь хуже? Резкий свет неприкрытой абажуром лампы отражался от голых, замызганных стен. Ни картинок. Ни ковра. Лишь железная кровать, грязный стол, да шеренга пузырьков, баночек и тюбиков на нем. Да ее нижнее белье, лежащее в ногах кровати. О господи!

Кофе уже подпирал крышку. Вот-вот закипит. Она выключила кофеварку. Ну и жизнь. Неужели так будет целую неделю? Или даже две?

Она налила себе чашку кофе, положила немного сахару. Возможно, две недели. Да еще с Верном. Из всех людей на свете именно он… Нет, это заговор. Или, как говорили раньше, судьба.

Судьба. Она глотнула горячего кофе, сидя на кровати в халате. Что за дурацкая ситуация! Как она с ней справится? Ну почему из стольких людей выбрать должны были именно его?

Нет, это невозможно. Она огляделась вокруг. Куда уж хуже? Комната была ободранной, голой. Отовсюду сочился холод, проникая сквозь шерсть халата, он заставлял ее дрожать. Только от кофе становилось чуточку лучше. Наконец она начала задремывать. Голова заболела. Уставшие глаза пересохли.

Она поставила стаканчик на пол и легла головой к оштукатуренной стене. Пружины под ней протестующе скрипнули. Она развязала поясок халата.

Она чувствовала себя усталой, усталой и несчастной. Неделя такой жизни, а то и две. Да еще и с ним рядом. Она закрыла глаза. Мысли путались. Она расслабилась, голова поникла. Стена уже не так давила на шею. Халат меньше раздражал кожу.

Она стала вспоминать прошлое, другие времена. Другие места.

Наконец ее сигарета погасла. Она потушила ее совсем. Кофе в стаканчике остыл.

Лежа на узкой железной кровати, она думала о прошлом, ее мысли блуждали далеко. Голая комната вокруг растаяла как в тумане. Кучка нижнего белья, баночки и бутылочки, ободранные стены – все исчезло.

Она отдыхала, вспоминая.

Вспоминался ей Касл. Как они, босые, в грязных штанах и рубашках, ходили по барам. В барах были деревянные стулья, а на столах стояли деревянные кружки. Рассыпанный по полу песок ласкал босые ноги. Подавали там обычно одну рыбу. И пахло в них тоже рыбой.

Никто не возмущался их мокрой и грязной одежде и тому, как они хохотали, хватаясь друг за друга. Она, Пенни и Феликс. Когда выдавался теплый вечер, они плавали в океане без всякой одежды. Иной раз, проплавав до рассвета, они укладывались в постель утром и не вставали весь день.

Феликс и Пенни были помолвлены. Было решено, что они поженятся в конце каникул, перед началом занятий. Жить, разумеется, останутся в Бостоне. Феликс продолжит писать диссертацию по инженерному делу, а Пенни – работать в библиотеке, по крайней мере пока он не получит диплом.

Феликс был высокий и светловолосый, с небольшими усиками. Его веселые глаза вечно блестели, как пуговицы, и он имел привычку смотреть на людей сверху вниз, засунув руки в карманы или обхватив ими стопку книг. Кожа у него была здоровая и загорелая, характер замечательный. Барбаре он нравился, хотя немного действовал на нервы. Он вечно обо что-нибудь спотыкался, в разговоре размахивал руками. Она не могла принимать его всерьез.

Пампушка Пенни в толстой парусиновой рубашке и с неизменной сигаретой в зубах была теплой и привлекательной. Она много и заразительно смеялась низким, почти мужским смехом. Она не красила губы, а в Касл взяла лишь две пары туфель, и обе без каблуков. И мужские брюки.

Что до самой Барбары Малер, то в двадцать лет ей открывался мир, совсем не похожий на тот, к которому она привыкла, живя в Бостоне. В новую жизнь она входила со смешанным чувством робости и угрюмой сдержанности. В компании она забивалась в угол и сидела, грея в руках стакан, отчего люди считали ее заносчивой и нелюдимой. Если к ней подходил мужчина, она тут же отбривала его парой тщательно подобранных реплик. На самом деле ей просто было страшно. И особенно сильно она боялась тех самых мужчин, которых отшивала, умирая от желания с ними поговорить.

В двадцать она носила гладкую стрижку, со всех сторон одинаковой длины. Волосы у нее были густые, темно-русые и лежали тяжелыми широкими прядями. Как у херувимов Боттичелли. Крупный римский нос придавал ее лицу выражение упорной силы и в то же время мальчишеского задора. Сочетание женской строгости и мужской незрелости. Многим она и казалась скорее незрелым мальчиком, чем женщиной.

В те времена она была стройной, с хорошими руками и ногами. На запястье носила браслет из бронзы, свое единственное украшение.

Сидя в углу и наблюдая, как болтают и смеются другие, она чувствовала себя одинокой. Смешиваться с ними ей не хотелось, а когда приходилось кому-то отвечать, она говорила резко, отрывисто и немногословно. Много лет спустя она поняла, что все тогда считали ее грубой и глупой. Мужчины, которые пробовали ее закадрить, никогда не повторяли своих попыток.

Каждую неделю она писала домой, особенно часто младшему брату, своему любимцу. Бобби было семнадцать. Он бросил школу, чтобы жениться на глупой, эгоистичной девчонке-секретарше, которая ушла с работы через неделю после свадьбы. К огромному разочарованию домашних, в школу он так и не вернулся. Барбара, едва ли не единственная из всей семьи, писала парню длинные, душевные письма. И он это ценил.