Том Роб Смит - Колыма

Свобода действий, предоставленная Отделу по расследованию убийств, привела к тому, что их работа проходила под грифом «Совершенно секретно». Они отчитывались непосредственно перед высшим руководством Министерства внутренних дел, являясь негласным подразделением Главного управления уголовного розыска. Население в массе своей все еще продолжало — как и следовало — верить в постепенное развитие общества. И снижение уровня преступности было основным постулатом этой веры. Факты, противоречащие ему, сознательно не доводились до сведения общественности. Ни один гражданин не мог обратиться непосредственно в Отдел по расследованию убийств, потому что никто не подозревал о его существовании. По этой причине Лев не мог делать запросы или допрашивать свидетелей, ведь подобные действия были бы равносильны распространению сведений об истинном уровне преступности в стране. Предоставленная ему свобода была, таким образом, очень своеобразной, и Лев, изо всех сил старавшийся забыть о своей прежней карьере в МГБ, обнаружил, что руководит совершенно новой разновидностью своей бывшей службы.

Не удовлетворившись очевидным и столь же поверхностным объяснением смерти Москвина, Лев принялся осматривать место преступления, и тут его внимание привлек стул. Тот стоял, как ему и положено, перед рабочим столом, вот только сиденье его слегка перекосилось. Он подошел к нему и присел на корточки, а потом провел пальцем по едва заметной трещине на одной из деревянных ножек. Затем Лев осторожно присел на него и для пробы откинулся на спинку. Ножка тут же подкосилась. Стул был сломан. Если бы кто-либо сел на него, то наверняка оказался бы на полу. Тем не менее стул стоял на своем обычном месте, внешне вполне пригодный к эксплуатации.

Лев подошел к телу и осмотрел руки трупа. На них не было ни порезов, ни царапин — никаких признаков самозащиты. Опустившись на колени, Лев принялся осматривать шею погибшего. На ней не осталось ни единого целого клочка кожи, не считая тыльной стороны, соприкасавшейся с полом, который и защитил ее от порезов. Лев взял нож, просунул его под шею убитого и приподнял лезвие, обнажая небольшой участок неповрежденной кожи. Она оказалась покрытой синяками. Убрав нож, он уже хотел подняться на ноги, когда его внимание привлек карман пиджака мужчины. Он сунул в него руку и извлек оттуда тонкую брошюру — «Государство и революция» Ленина. Еще не успев открыть книжку, он заметил в переплете некую странность — в него была вклеен целый лист. Открыв книгу на нужной странице, он увидел фотографию растрепанного мужчины. Хотя тот был Льву не знаком, он сразу понял, что это за снимок: на фоне голой белой стены растерянное выражение лица человека бросалось в глаза. Это была фотография, сделанная при аресте.

Лев выпрямился. Столь явное несоответствие вызывало массу вопросов. Но тут в комнату вошел Тимур Нестеров и мельком взглянул на книгу.

— Что-то важное?

— Пока не знаю.

Тимур был его ближайшим соратником; их связывала весьма сдержанная и не выставляемая напоказ дружба. Они не пили вместе, не подтрунивали друг над другом и почти не разговаривали ни о чем, кроме работы, — да и тут могли целыми днями не обменяться и парой слов. Циники видели в их дружбе взаимное презрение и ненависть. Будучи на десять младше Тимура, Лев стал его начальником, хотя в прошлом занимал подчиненное положение и обращался к напарнику не иначе как «товарищ генерал». Строго говоря, от их совместного успеха больше выиграл Лев. Окружающие намекали, что он спекулирует на чужих достижениях и вообще индивидуалист и карьерист. Но Тимур не проявлял ревности или зависти. Чинопочитание не имело для него особого значения. Он гордился своей работой. Его семья ни в чем не нуждалась. После перевода в Москву ему наконец-то выделили современную квартиру с горячей водой и круглосуточным электроснабжением, хотя до этого он долгие годы стоял в очереди. И какими бы странными ни казались их отношения посторонним, они готовы были отдать жизнь друг за друга.

Тимур кивнул на печатный цех, где стояли строкоотливные машины, похожие на гигантских механических насекомых.

— Прибыли его сыновья.

— Пригласи их сюда.

— Прямо в комнату, где лежит труп их отца?

— Да.

Милиция разрешила сыновьям отправиться домой еще до того, как Лев успел допросить их. Он готов был извиниться за то, что им придется вновь увидеть тело погибшего отца, но доверять сведениям, полученным из вторых рук, пусть даже от милиции, Лев не собирался.

В дверях, выполняя его распоряжение, появились Всеволод и Авксентий — молодые люди, которым едва перевалило за двадцать. Лев представился.

— Меня зовут Лев Демидов. Понимаю, что вам сейчас нелегко.

Сыновья, словно сговорившись, избегали смотреть на труп отца, не сводя глаз со Льва. Наконец заговорил старший, Всеволод:

— Мы уже ответили на все вопросы милиции.

— Я не отниму у вас много времени. В комнате все осталось так, как было сегодня утром, когда вы приходили сюда?

— Да, именно так.

Отвечал один лишь Всеволод. Авксентий хранил молчание, лишь изредка поглядывая на Льва. А тот продолжал:

— Стул тогда стоял у стола? Быть может, он лежал на полу, опрокинутый в пылу борьбы?

— Какой борьбы?

— Между вашим отцом и убийцей.

В комнате воцарилась тишина. Лев снова заговорил:

— Стул сломан. Если вы сядете на него, то непременно упадете. Странно, что, даже сломанный, он остался стоять перед столом, не так ли? Ведь сидеть на нем нельзя.

Оба сына обернулись, чтобы посмотреть на стул. Ответил опять-таки Всеволод:

— Вы вызвали нас сюда, чтобы поговорить о стуле?

— Это очень важно. Полагаю, ваш отец встал на стул и повесился.

Это предположение должно было показаться нелепым и абсурдным. Оно должно было привести их в ярость. Но братья молчали. Чувствуя, что угодил в «десятку», Лев продолжал:

— Я уверен, что ваш отец повесился — скорее всего, на одной из потолочных балок. Он встал на стул, а потом оттолкнул его ногами. Сегодня утром вы обнаружили его тело. Вы оттащили его сюда и вернули стул на место, не заметив, что он сломан. Потом один из вас или оба изуродовали ему горло в попытке скрыть след от веревки. Затем вы перевернули все вверх дном в его кабинете, чтобы имитировать ограбление.

Братья были способными студентами. А самоубийство отца могло погубить их карьеру и уничтожить все надежды на будущее. Самоубийство, попытка покончить с собой, депрессия, даже просто высказанное вслух желание свести счеты с жизнью — все это воспринималось как оскорбление государства. Самоубийству, как и убийству, не было места на эволюционном пути к передовому обществу.

Сыновья печатника явно прикидывали, что делать дальше: признаться в содеянном или все отрицать. Лев смягчился.