Ласло Немет - Избранное

Стук, однако, запаздывал. Лайош уже и не знал, для него ли только так медленно тянется время или Корани не пришел почему-то. В тишине он слышал, как тикает в кухне будильник, но стол мешал посмотреть, сколько времени. Если он начнет отодвигать стол, Тери вскочит и убежит на улицу; наверняка таков и был ее план. Тягучие эти минуты, десятки минут непоправимо выстужали приготовленный им шатер, и не было в мире гнуснее и отвратительнее злодея, чем Корани. Наконец под окном бельевой послышался шорох. Сейчас Корани собирает добычу… Лайош готов был открыть окно и спросить, не забыл ли тот, что должен сделать. Да ведь трус этот еще испугается и сбежит. Шорох смолк; немного погодя дважды звякнуло в комнате для прислуги стекло. Лайош ждал: сейчас раздастся испуганный крик. Но за стенкой лишь скрипнула подвешенная на лунных лучах кровать — Тери перевернулась во сне на другой бок. «Да вернись же, дубина, постучи посильней», — про себя ругал Лайош припадочного. А тот в это время уже шагал по росе на соседнем участке, таща на ремне связку греческих классиков из библиотеки барина. Неудача сразила Лайоша. Можно было бы что-то придумать еще — хоть в свое окно постучать. Но стоит ли спорить с судьбой, раз она так распорядилась, что стук застал Тери спящей? Сирота — он везде сирота, нет ему удачи ни в чем, горько сказал про себя Лайош, складывая свой шатер и роняя голову на кулаки. Отделенный от теплой спящей Тери тонкой стеной, он сидел пригорюнившись, и мысли его полны были Маришкой и городом разбитых надежд, Сегедом.

Хозяйка вернулась на другой день после обеда. Пока в доме были рабочие, она еще как-то крепилась. Но пятна на лице и на шее говорили: дело плохо. Даже «Мастер, уберите чуть-чуть вашу лестницу» у нее звучало так измученно, через силу, будто барыня не монтера, а тюремщика просила хоть на минуточку снять с нее эти невыносимо тяжелые цепи. «Не могу слышать этот скрежет», — содрогнулась она, проходя мимо циклевщика. «А? Чего не можете?» — поднял тот голову от коленей с подвязанными на них кусками толстой кожи. «Скрежет ваш слушать», — пояснила Тери. «Не нравится, так циклюйте сами», — обиделся мастер и нырнул обратно в облако пыли. «Такой я еще барыню не видела!» — качала головой Тери, оживляясь в предвкушении новых событий. Лайошу же казалось, что Тери преувеличивает. Правда, барыня снова забилась в свой свитер и вся дрожала, а иногда даже зубами принималась стучать, хотя в доме как раз пробовали отопление: однако, помня героическую субботу, Лайош лишь улыбался словам Тери.

Но едва за последним рабочим закрылась входная дверь с только что врезанным французским замком, в барыне словно лопнула какая-то невидимая пружина. «Грейте ужин, я прилягу пока… я устала». И она прямо в одежде бросилась на кровать. «Тери, дверь!» — крикнула она в подушку. Дверь закрылась, и через минуты оттуда, повергая Лайоша в смятение, донеслись странные звуки. Сначала послышался скрип, словно по улице возле дома проезжали невидимые тяжелые грузовики, сотрясая почему-то одну лишь кровать. Затем раздались заглушенные одеялом стенания, меж которыми время от времени прорывался громкий, отчаянный вопль, будто в комнате для прислуги кого-то душили, но несчастной жертве удавалось на миг высвободиться из стиснувших горло жестоких пальцев. Борьба между волей, стремящейся подавить крик, и рвущейся из груди, взывающей к состраданию болью шла, как принято говорить, с переменным успехом: за дверью то воцарялась тишина, то опять слышались жалобные стоны, сливающиеся иногда в горестный вой. «Так и знала, что этим кончится», — заметила Тери, двигая по горячей плите кастрюли. Лайошу вспомнилось, как хозяйка рассказывала про свои роды: у нее уже начинались схватки, а она все улыбалась и подбадривала плачущего, перепуганного мужа. Лайош старался двигаться так, чтобы огромные его ноги не очень сильно бухали по полу, но с непривычки и от большого старания то за стул задевал, то натыкался на шкаф. «Барыня, ужин!» — крикнула Тери. «Оставьте меня в покое, ничего мне не нужно», — донесся из-под мокрого от слез одеяла слабый голос. Тери прикрыла дверь, как прикрывают простыней обнаженный труп. Ложка в молчании двигалась между тарелкой и ее узким ртом, который выражал одновременно и равнодушие, и сострадание.

Лайош двинулся к выходу и поманил Тери за собой. «Может, позвать кого?» — спросил он тихо. Горе барыни всерьез его потрясло; в то же время он был горд, что ему выпала такая возможность — советоваться с Тери, как им быть теперь с барыней. «Кого ж это? — ответила Тери, которая женские слезы относила к вещам обыденным и преходящим. — Нас это не касается, а особенно вас». «Вы даже вроде радуетесь», — поднял на нее взгляд Лайош, вспомнив прежние свои подозрения. «Дурак!» — «А то мне показалось было… Словом, вдруг она сделает что над собой — с нас ведь спросят». Соображение это заставило Тери задуматься. «Ничего она над собой не сделает! — сказал она убежденно. — Не такой она человек, чтоб что-нибудь над собой сделать». «И как такого злодея, как барин этот, земля на себе носит!» — прошептал Лайош с не меньшей убежденностью. Барыня, должно быть, почувствовала, что в кухне нет никого, и та половина ее души, что не стеснялась звать на помощь, посылала сдавленные вопли аж во двор. «К кому вы хотите идти?» — «Может, к соседям?» — вопросительно посмотрел на нее Лайош. «Еще чего! Люди знают нас без году неделя, а вы им пойдете и выложите все семейные дела. Барыня нам спасибо не скажет, когда очухается». — «Тогда к родителям, может?» — «Если б эти родители о ней беспокоились, она бы сейчас не ревела на кровати». — «Не на Звездную же гору идти? А может, вы туда хотите?» — ревниво взглянул Лайош на Тери. «Я никуда не хочу, это ведь вам не сидится на месте». Комната для прислуги, словно маньяк, без конца повторяла один и тот же звук. Перед ними дремал в ночи фонарь на своем высоком насесте, внизу, в луже, дробился мутно-желтый его свет. В конце концов решили, что Лайош пойдет за помощью к меховщику.

Чтобы показать себе, на что он способен ради барыни, Лайош поехал в город на автобусе, терпеливо снося косые взгляды нарядных шуб, спешащих в театры и брезгливо сторонящихся его заляпанной известью куртки, и сердитое ворчанье кондуктора. Меховщик вышел к нему от стола, с салфеткой на шее. «Что случилось, парень? Почему так поздно?» — «Да вот за барыню мы опасаемся. Как мастеровые ушли, так она все плачет и убивается. Как бы чего не сотворила с собой…» В переднюю вышла дама в длинном платье со шлейфом. «Ты знаешь, она же револьвер взяла у меня», — услышав слова Лайоша, сказала она, и под увядшим ее подбородком вздрогнули жирные складки. «Но как ты могла, мамочка?» — развел руками хозяин. «Она сказала, в доме замка нет, страшно ночью». — «Надо сейчас же забрать у нее револьвер. Вы правильно сделали, что нас известили, — повернулся он к Лайошу. — Где моя шляпа, мамочка?» — «Я тебя не пущу туда, Мики, ты только зря разволнуешься… И она опять будет денег просить. Лучше уж я откажусь от кино». — «Верно, лучше тебе поехать, — успокоился меховщик. — Иди одевайся, а мы с этим молодым человеком пока выведем автомобиль». Когда мачеха в длинном элегантном манто вышла на улицу, Лайош со сторожем в самом деле уже вытолкали автомобиль из гаража. «Садитесь назад», — сказала Лайошу дама и, опустив стекло, подставила мужу лоб. «Смотри, осторожней», — крикнул им вслед седовласый, похожий на помещика из Абафалвы меховщик.