Ласло Немет - Избранное

Когда после обеда барин, как обычно, вышел в сад, у Лайоша в голове все еще звучали вопли садовникова сына. Барин говорил, что он не только сам хочет учить простых рабочих, поденщиков, он и у них будет учиться — кузнечному, столярному делу, садоводству, а там, может, и маленькую типографию организуют. «Аллилу-у-уйя-а!» — вопил в голове у Лайоша какой-то ехидный бесенок. «Настоящее самообразование лишь там возможно, — увлеченно объяснял барин, — где каждый и учитель, и ученик. В его имении собирались бы разные люди: одни с завода, другие с помещичьих хуторов, третьи от верстака. И все делились бы своим опытом, умением, знаниями. Если всерьез захотеть, то сколько всего можно узнать, научиться друг от друга. Вот в университете всего четыре факультета, а в жизни — сто. В его имении было бы столько факультетов, сколько людей, а он бы разве что учил их уважать знания друг друга…» — «Это все только идеи», — повторял в голове Лайоша бес, только что певший аллилуйю. Лайош молчал с почтительным видом, но бесенок в нем весело прыгал и хохотал. Лайош чувствовал, что он, темный деревенский парень, в эту минуту куда умнее барина. И если захочет, сможет это доказать. Слова Даниелева сына он, конечно, не посмел бы передать, хотя бы из-за боязни, что его заподозрят в сообщничестве с нечистыми на руку соседями, но что-то похожее в нем и в самом зрело. Он чувствовал это, ходя с опущенными глазами за тачкой.

Барин все развивал свою любимую теорию — у любого толкового рабочего можно перенять не меньше, чем у какого-нибудь университетского профессора. Он, например, и у Лайоша учился, пока они работают вместе. «Чему же вы у меня учились, барин?» — поднял удивленно голову Лайош. «Чему? Скрытности. Как вы прячете в разговоре мысль и все же даете ей мелькнуть меж словами. Иной раз даже и срезать можете. Как, например, вчера. Думаете, я вас не понял? — И он смущенно и хитровато взглянул на Лайоша. — Насчет того, что вы хотели этими гранатами сказать», — наступал дальше барин. Лайош, опустив глаза, очищал грабли от камней и стеблей пырея. Неужто догадался про хорватов и сербского короля? «Сознайтесь, вы ведь думали, — продолжал барин, — ты-де воспитывай на здоровье рабочих вожаков: настоящий переворот все равно возможен только с оружием в руках. Знаю, мол, я таких болтунов…» Лайош ошеломленно поднял от граблей свой чистый взгляд. Вот тебе раз! Неужели барин всерьез думает, что он так считает? Куда он хочет его завести, возводя на него такое? Может, ошиблась барыня, решив, что «это все только идеи»? «Я потому только вам это говорю, чтоб показать, что у вас многому можно научиться, — сказал барин. — А вы ведь скрытный человек, нелегко выдаете, что у вас на душе». В Лайоше слова об оружии превратили озорного бесенка в хмурого беса. Теперь уж он сам хотел воткнуть нож в занавес: пускай вопит тот, кто там прячется. «Коли вы, господин доктор, многому учитесь у бедняков, тогда почему сердились, что я копаю сад?» — спросил он тем же голосом, каким когда-то сообщил Водалу, что Маришку уволили. И, задав свой вопрос, встал меж ручками тачки не в такой услужливой позе, как всегда. «Я сердился? — обескураженно сказал барин, как человек, которого неожиданно привлекли к ответственности. — Кто это вам сказал?» — «Я и так знаю. Сердились вы», — стоял на своем Лайош. Барин покачал головой. «Вы ошибаетесь». И постепенно лицо его стало таким же упрямым, как у Лайоша. Они работали рядом, не произнося ни слова.

В таких вот беседах перекапывали Хорват и Лайош заросший густой люцерной участок возле дома на улице Альпар. На сад, где они работали, выходили, кроме матового стекла в ванной, два окна — с лестницы и из бельевой. Из этих окон хозяйка с Тери временами наблюдала за мужчинами, подзывая друг друга полюбоваться необычным зрелищем. «Тери, вы здесь?» — кричала барыня, слыша из кухни звон посуды. И Тери бежала к барыне на лестницу. Иногда Тери, стоя в бельевой, у Лайошевой постели, звала: «Барыня, идите-ка на минуточку сюда». И тогда барыня подходила к окошку бельевой. Подвернутые брюки барина, грязные его ботинки и круглая рыжая голова Лайоша выглядели вместе еще пикантнее, чем по отдельности, а какие-то серьезные слова, которыми они время от времени обменивались и которые женщинам оставались недоступны, делали эту комичную пару еще и весьма загадочной. «Наверняка про Лайошеву тележку говорят», — смеялась Тери. «Да нет! Про деревню. Барин хочет Лайошу показать, как он хорошо знает деревню». Однако с уверенностью ни одна ничего не знала: мужчины о своих беседах предпочитали помалкивать.

«Ну, обсудили с Лайошем положение в сельском хозяйстве?» — спрашивала барыня, когда муж, скинув грязные ботинки, клал ноги в кожаных домашних тапочках на решетку калорифера. Но барин разве что ронял что-нибудь лестное насчет Лайоша. А Тери в это время на кухне дразнила Лайоша: «Рассказали барину про изобретение, Лайош? И о чем это барин может с вами столько говорить?» Лайош старался дать на это такие ответы, которые укрепили бы его авторитет. «О планах своих говорил барин», — скупо отвечал он. Или просто: «Говорили про ситуацию». Или совсем просто: «Про политику». «Ситуация» была для Лайоша таким же широким понятием, как «человечество» или «мир». Ситуация относилась ко всему вообще, политика же — к вещам, которые не касались перекопки или других дел возле дома. Тери смеялась: «Ну, говорила же я вам, что барин странный».

То, что барин мог о чем-то беседовать с Лайошем, превосходило все прежние представления Тери о странности барина. К этому выводу ее приводило и презрение, которое она испытывала к личности Лайоша. Лайош умел по достоинству ценить даже маленькие преимущества, а неудовлетворенное любопытство Тери к недоступной сфере его жизни давало ему такое позиционное преимущество, которое он старался использовать с умом и не спеша. Его затяжная война с барином была особь статья, тут не имело значения, что об этом думала Тери, и потому на двух фронтах: в саду и на кухне — Лайош прибегал к разным боевым средствам. В саду он нащупывал тайну барина, одновременно пытаясь узнать, велика ли его, Лайоша, власть над ним и можно ли ею воспользоваться, не угодив в ловушку. В кухне у него была одна-единственная цель: пробудить в Тери уважение к себе. Для этого, во-первых, надо было нагнетать тайну, а во-вторых, увеличивать свою роль в ней. Туман, в котором иногда мелькает какой-то свет, куда загадочней, чем туман сплошной, неподвижный. Световыми сигналами служили Лайошу определенные вопросы. Например, есть ли у барина в его институте приработок? Когда барин в последний раз ездил в Кечкемет? Не знает ли Тери, есть среди друзей барина хорваты? Был ли барин военным? Не пробовал ли барин при ней еще кого-нибудь «уговорить»? Все это Лайош спрашивал с таким видом, будто в общем он все и так знает и хочет только выяснить мелочи. Приработок, Кечкемет, хорваты, какое-то дело, на которое требовалось кого-то уговорить, — все это окружало теперь барина и Лайоша какой-то общей тайной, укутывая их куда прочнее, чем ноябрьский туман. Вопросы сопровождались краткими комментариями. Ну конечно, он так и думал, что барин не служил в армии. Кто знает его, Лайоша, тот может догадаться, что его-то уговорить не так-то легко. Было у Лайоша свое мнение и о Кечкемете, о хорватах, о приработке. Нет, он не из тех, кто легко поддается на удочку, как могла подумать Тери по своим прежним наблюдениям. Дружба Лайоша стоит немало, но барин, видно, согласен дать за нее любую цену…