Мариуш Вильк - Волок

Бойд пишет: «Это очень сложное чувство, когда весь мир входит в тебя, а ты сам совершенно в нем растворяешься. Внезапно стены тюрьмы твоего «я» распадаются, и «не-я» врывается извне, чтобы спасти узника, который и без того уже пляшет на свободе».

И все же — я предпочитаю читать Набокова, а не Бойда.

23 декабря

О, завтра Сочельник, а я еще не закончил свои летние странствия по Карелии… Это все больше напоминает «Зимние записки о летних впечатлениях». За окном валит с неба снег, деревья засыпаны, лишь верхушки виднеются. Белое море — насколько хватает глаз… — замерзло, а экран еще теплый.

Ты добралась до Каргополя глубокой ночью. Белой… Честно говоря, я дремал за столиком в «Каргополянке». Из репродуктора над стойкой тянулась «Таверна» Круга, мимо ушей — гул русского мата. И вот каргопольский сон продолжается.

Очухиваемся в Онеге — под гранитным памятником Баранова (первого главного правителя русских колоний в Северной Америке). Вокруг ночь, словно в реку молоко выплеснули. С озера Лача возвращаются после ночной рыбалки рыбаки. В четыре утра трогаемся.

За кладбищем сворачиваем на пудожский тракт — то есть на запад. Серая «ауди». Клэптон играет «Reptile». Легкое вино.

Первое село на пути — Лядины. На диафильме неба выскочила вдруг деревянная колокольня и две церкви за деревянным забором — словно кадр из Тарковского.

Лядины старше, чем первые упоминания о Каргополе. Здесь были первые поселения славян в Прионежье. Они селились «на мокром корню», где «лес от века не пахан», и обрабатывали землю корчеванием. Сперва вырубали лес и клали его рядами — стелили. Лес лежал год — сох, потом его поджигали. Пепелище вспахивали, засеивали и собирали неплохой урожай, особенно в первые годы. Спустя некоторое время, когда урожайность падала, северные крестьяне бросали пожарище (оно зарастало осиной, ольхой и мелкой березой), а сами перебирались на другое, старое, лесонасаждение. Эти брошенные пепелища и назывались «лядины».

Дискотека в селе заканчивается. Подростки, девчонки окружают нас и дают советы: что и как. Мол, в клуб лучше не идти, там сейчас драка. Папиросы купить можно, только продавщицу надо разбудить (пять часов!). Кто-то побежал будить Тамару Петровну, кто-то нашел ключи. Я не могу наглядеться на церковь. А местные девушки — на меня, все поражаются, что польский писатель приехал к ним в Лядины. И что это супер — путешествовать вдвоем… Судя по их оживленным глазам, что такое кайф, они знают.

(«Кайф» — сленг. «Под кайфом» можно ходить после анаши или после марихуаны, и «кайфово» трахаться — без любви, кайф можно получить от музыки и от путешествия. От вида из окна и от кота в мешке — кому что милее.)

Я испытал кайф от этих храмов и от этой заутрени в Лядинах (ничего не имею против того, чтобы обряды во всех храмах мира совершали женщины и девушки). И от их глаз.

Их храмы — Покрово-Власьевский и Богоявленский — деревянное чудо… Чудо же описать невозможно — какой толк в рассказах о восьмигранниках на четырехгранниках, о палаточных кровлях и куполах в Кижах, когда там жизнь отсутствовала, а тут я ее наблюдаю вне храма. Вместо «неба» над головой (в северных церквях на своде рисовали «небо», то есть фигуры святых. Богоматерь, Господа и пророков) — у меня настоящее небо. Вместо душного кадила чувствую аромат короткого северного лета, вместо засушенных монахов и пузатых финнов — лядинки. Их глаза провожали нас дальше.

А дальше серебристая гамма: от бледных туманов над лугами и сияющих выше до чернил леса по краям каждого кадра в окне «ауди» — как из-за облаков Антониони. Болота светятся и переливаются в пепельных торфах, порой блеснет вода — или твои глаза в глубине… На дорогу выбежало стадо лосей. Клэптона сменил Дэвид Боуи.

Въезжаем в парк. Дорога на Пудож уходит влево, а наша прямо — в Лекшмозеро. Северная оконечность Кенозерского парка (Кенозера); десять лет назад Елена Шатковская, дочь офицера КГБ, коренная поморка, основала этот парк и заправляет в нем — так, как считает нужным. Лена чем-то напоминает Екатерину Великую (отнюдь не бюстом). У нее крупные мечтательные губы. Два года назад, когда мы познакомились, она относилась к работникам парка как к личным рабам. Поводя рукой окрест, говорила:

— Видишь, мы пьем, а им нельзя.

Мы стояли у костра и в самом деле пили водку под жареную щуку и маринованные белые, а мужики нас обслуживали. Потом отвезли обратно.

Кенозерский национальный парк (вне всяких сомнений!) — один из красивейших в европейской части России. Добираться до него надо поездом, на машине, а дальше — только на лодках. Или пешком… Самая лучшая рыбалка там — в ноябре (на ряпушку), а местные мужики — к вашим услугам в любую погоду.

Кенозеро слывет «краем свободы и глуши», это рай для собирателей фольклора, охотников за иконами. Здесь языческие культы сплелись с беспоповским старообрядчеством, дав в результате диковинный гибрид: получеловека-полуконя. Жизнь этих людей практически не менялась на протяжении веков… Во многих селах нет электричества, что уж говорить о телевидении. Здесь наконец можно жить без свидетелей, можно укрыться. По-настоящему.

Лекшмозеро еще спит… Не доезжая до села, поворачиваем налево, на Масельгу, водораздел между Белым морем и Балтикой. «Масельга» по-карельски — «Земная гора». Едем по крутом хребту с лесистыми склонами, внизу по правую руку мерцает озеро Виленское — колышется среди дерев, соединенное сетью ручьев, речек и озер с рекой Онегой и Белым морем, а слева слепит глаза озеро Морщихинское, связанное водной паутиной с Онего и Балтикой. Словом — оказались мы на границе двух миров. Здесь можно спать в «ауди» сколько душе угодно.

24 декабря

Десятый мой Сочельник на Соловках… Приличный срок.

На Островах один я устраиваю рождественский ужин сегодня — по католическому календарю. Остальные соловчане на Рождество плюют или же празднуют его 7 января. Из-за этого каждый год приходится елку из леса воровать, потому что так называемый «талон на вырубку» соловецкий лесхоз продает перед самым Новым годом.

Со временем здесь вообще фигня. А уж в прошлом году — так вообще. Православные праздновали Рождество в Иерусалиме первыми (обычно они запаздывают на две недели). И лишь потом Иоанн Павел II… Даже Борис Ельцин в Иерусалим прилетел. Прямо хоть пой «Спи, Борисе, спи…».

За елкой я отправился на ближайший мыс, который из окна видно. Как всегда, жаль было вырубать зеленую малышку из-под подушки снега. На сей раз малышка обернулась стройной и красивой елочкой.

Под елочку кто-то сунул мне роман Ежи Пильха, с ангелом в названии [40] Роман польского писателя Ежи Пильха (р. 1952) «Pod mocnym aniolem» (2000), в русском переводе «Песни пьющих» (2004; буквально: «У сильного ангела»). Речь на самом деле идет не об ангеле, а о названии кабачка. . Похоже, этот ангел и ввел дарителя в заблуждение…