Манес Шпербер - Как слеза в океане

Он поехал в центральное справочное бюро главного управления полиции, заплатил за срочность, а потому прождал всего лишь полтора часа. Густи теперь была уже не Ланер, а Торлони. Она жила в Хицинге, в двухквартирном коттедже. На его звонок никто не открыл, и у соседей тоже никого дома не было. Часа через два появилась старая прислуга, которая охотно сообщила, что все уехали на лето за город, а она охраняет дом. Господин Торлони в Италии, а госпожа Торлони, она точно знает, сейчас на курорте. Она назвала Зельцбад, но, впрочем, не была твердо уверена, что не ошибается.

На вокзале он успел прыгнуть в поезд, уже медленно набиравший ход. Кондуктор сказал, что на пересадке ему придется ждать пять часов, во второй половине дня с этим маленьким курортом нет связи, но если ему повезет, он сможет добраться туда, к примеру, на попутном грузовике или фургоне, проехать всего 24 километра. Когда он сошел с поезда, к нему приблизился какой-то человек и заговорил тихо и в таком тоне, словно завершал долгий разговор:

— Вот видите, товарищ, три года назад мы вели тут борьбу, не на жизнь, а на смерть. Но победили другие и правят по-дурацки, — и что теперь? Ничего, как будто ничего и не было. Сейчас лето, люди едут на природу, молодежь загорает на пляжах. Жизнь продолжается. Меня приговорили к пятнадцати годам тюрьмы. Карантин, так сказать. Я на нелегальном положении.

Дойно не мог припомнить, чтобы когда-нибудь встречал этого человека, но тот опять вошел в вагон, кивком головы простился с ним и исчез.

В гостинице напротив вокзала ему посоветовали подождать поезда, попутные машины в Зельцбад бывают редко. Он не хотел ждать, ведь тогда он приедет слишком поздно, около девяти вечера, а завтра ему надо быть у Штеттена. Он пошел пешком, по дороге его нагнал мотоцикл. Мотоциклист посадил его на заднее сиденье и провез шесть километров, ему надо было сворачивать влево. А дорога в Зельцбад — направо. Дойно ждал на перекрестке не очень долго, его взял открытый фургончик. Пошел дождь, сперва умеренный, потом хлынул ливень, дорогу затопило. Приблизительно в четырех километрах от городка машина застряла, шофер решил переждать в трактире. Дойно пошел дальше пешком, он так промок, что ему было уже все равно. Провожаемый удивленными взглядами из окон, он вдруг вспомнил, что почти забыл о цели своих усилий, к тому же все это вообще было нелепо. Он, словно бы как раньше, участвовал в «акции», которая согласно однажды принятому решению должна быть выполнена. Вопросы можно будет задавать потом. Например, стоил ли затраченных усилий достигнутый эффект? В оправдание себе обычно все ссылаются на мысль, хотя на свете нет более надежного убежища от мысли, чем акция. Чары ее действуют так, что все, непосредственно ей не подчиненное, исчезает как в тумане. Самого яростного бунтовщика превращает она в послушного солдата, готового маршировать хоть на край света, если он сумел усвоить принцип акции. Он говорит себе, что опять станет бунтовщиком, потом, после. Участники акций всегда верят в это «потом», которое почему-то именно к ним обычно более благосклонно.

Дождь мало-помалу стих. Дойно остановился, чтобы отжать полы пиджака, брюки, галстук. Хлеб в кармане размок и превратился в липкий комочек. Он раскрошил его, бросил на обочину и подождал немного, но птицы не прилетали.

Тут из-за быстро уносящихся туч выглянуло солнце, и полоски голубого неба стали стремительно расширяться, как будто после преждевременно наставшего вечера второй раз занялся день. В Зельцбаде кельнеры выносили из кафе стулья и огромные солнечные зонты, что обычно происходит по утрам. Было пять часов пополудни, день медленно клонился к вечеру. В большом магазине напротив кургауза Дойно купил новую одежду, переоделся, прежде чем пойти в читальный зал. Там он изучил список приезжих. Список был захватанный и даже грязный, но имена отчетливо читались. В четырнадцатой графе списка значилось: «Торлони Мария-Августа, из Вены». Она приехала сюда три недели назад и жила в отеле «Эдельвейс». В шестнадцатой графе стояло: «Торлони Вильгельм-Гульельмо, промышленник из Вены». В отеле Дойно узнал, что господин Торлони приезжает только на субботу и воскресенье и что его супруга вот-вот должна вернуться с прогулки к знаменитой старой мельнице, так как близится час ужина.

Он уселся на террасе неподалеку от главного входа. В сущности, акция была завершена, он нашел женщину, которой нет до него никакого дела, которая скорее всего не разделяла того воспоминания, что с утра пораньше погнало его на ее поиски. Из-за какого-то еще не разведенного Торлони она весенним вечером бросилась в Дунай, с дорогим жемчужным ожерельем на шее; теперь она замужем за этим Торлони, сейчас лечится в Зельцбаде, ванны от ревматизма, ишиаса, от заболеваний гортани и не в последнюю очередь — так значилось в проспекте — от затяжных женских болезней. У Густи, вероятно, не было детей и всю свою нежность она отдавала промышленнику Гульельмо Торлони.

Он немного передвинул плетеное кресло, так, чтобы иметь в поле зрения всех, кто возвращается в отель. И если он не очень отчетливо помнил девушку от 18 сентября, то рекламный плакат парфюмерного магазина так и стоял перед его глазами.

— Так вы не знакомы с госпожой Торлони! — услышал он за своей спиной голос кельнера. — А я-то удивился, что вы с ней не поздоровались, когда она вошла со своей компанией. Она даже задела сумочкой ваше кресло. Это та дама со светло-рыжими волосами, которая так громко смеялась, да вы, наверно, заметили!

Кельнер поставил маленький столик напротив стола госпожи Торлони. Она вошла в зал одной из последних. На шее у нее было ожерелье, но не жемчужное. Ела она с аппетитом, оживленно беседуя с соседями по столу, плешивым мужчиной и поблекшей дамой.

Сложная прическа оставляла лицо открытым. Это было широкое лицо, не уродливое, скорее даже красивое, но глаза слишком беспокойные, постоянно ищущие и постоянно разочарованные — найти и не найти. Курносый нос очаровательной венки, глупо накрашенный рот, гордый подбородок и чересчур полные щеки. Когда она поднимала руку, широкий рукав покроя кимоно спадал, обнажая прекрасное загорелое предплечье. Она поднимала руки излишне часто.

Десятичасовым поездом он может доехать до узловой станции, там сделать пересадку и добраться до Южной ветки. Если он успеет на десятичасовой поезд, то может быть уверен, что вовремя попадет на встречу с Агнес и Штеттеном. Так что время еще есть, и он остался сидеть. Она не поднялась из-за стола вместе с другими, кельнер принес ей стакан воды, в которую она вытряхнула какой-то желтый порошок.

Когда он подошел к ее столу, она с удивлением взглянула на него, подняла руку и поправила выбившуюся из прически кудрявую прядку. Он сказал: