Манес Шпербер - Как слеза в океане

Андрей молчал. Славко, вытащивший было пачку сигарет из кармана, засунул ее обратно, вынул кисет с табаком и медленно начал скручивать цигарку. Андрей внимательно следил за его движениями, поэтому удар ногой в живот застал его врасплох. Он согнулся от боли.

— Ты никого и ничего не выдашь, если дашь мне эту справку, все равно это будет напечатано в следующем номере «Пролетария».

— Вот и подождите следующего номера «Пролетария», — сказал Андрей. Он все еще не понимал, чего добивается Славко.

— Конечно, — сказал Славко, — я мог бы и подождать недельку, я ведь ничего не теряю. Но я не умею ждать, и это мой основной недостаток, а в остальном я — мужик неплохой. Если б я был терпеливым и всякий раз дожидался, пока мне попрет карта — слышишь, браток? — разве я стал бы таким чудовищем, палачом для сербов, изменником для хорватов, мучителем для коммунистов и террористов? Да я сидел бы сегодня в апелляционном или даже в сенатском суде. А теперь я кто? Грязный, спившийся полицейский, которому спихивают самые поганые дела. Последний сутенер в Сплите считает себя выше Славко и не захочет поменяться с ним местами. А все это оттого, что я не умею ждать.

Ладно, говорить ты не хочешь. Да и у меня нынче не то настроение. Мне уже на все начхать, доняли меня эти белградцы. Да и вами я сыт по горло. А я ведь щадил вас, коммунистов, где только можно. Конечно, у меня не всегда получалось так, как хотелось. Но мне никто и посочувствовать не хочет. Если бы я сейчас получил кое-какие сведения, я мог бы еще малость укрепить свои позиции в Белграде. Потому что если меня снимут, то пришлют другого, и уж он вам покажет. Я-то вам как раз не враг. Говорю тебе: пусть приходит Красная Армия, и я первый вывешу красный флаг, арестую правительство, да хоть самого короля, если прикажете. У меня уже давно составлен список, и я выдал бы вам их всех. Но, увы, Красная Армия далеко, пока далеко. Значит, пока мне приходится любой ценой удерживать позиции — не только ради самого себя, но и ради вас тоже.

— Чушь, — сказал Андрей, у которого начала проходить боль от удара, — болтовня и чушь!

— Чушь, говоришь ты, Боцек, болтовня и чушь? Это почему же — или ты не веришь, что я такой оппортунист и тряпка, что пробы ставить негде?

— В это-то я верю, но нам не нужны оппортунисты, и уж тем более они нам не понадобятся, когда придем к власти.

— Ах, так; может, вам и полиция не нужна будет? Может, в России нет полиции? Вот что я тебе скажу: без хлеба еще можно прожить, а без полиции — нет. Такие люди, как я, в сто раз нужнее таких, как ты.

Андрей перебил его:

— Я не буду отвечать ни на какие ваши вопросы. Отпустите меня.

— Да, уже поздно, скоро светать начнет, да и холодно стало. Ты, наверное, уже продрог в своей рубашонке. Ну что ж, ступай! Хотя погоди: хочешь узнать, кто тебя заложил?

— Никто меня не закладывал, я сам допустил ошибку, сам сунул голову в петлю, иначе меня бы давно уже здесь не было.

— Вот как? А откуда же я узнал, что у тебя есть девчонка?

Андрей помедлил:

— Об этом можно было догадаться.

— Мне и не надо было догадываться, тебя просто заложили. Партия тебя предала.

— Человек может предать партию, партия же человека — никогда!

— Да, да, это я уже слышал. Все эти ваши цитаты я давно знаю наизусть. Ты начинаешь мне надоедать. Справку ты мне дать не хочешь, так что проваливай. Нет, погоди еще минутку; подойди сюда — гляди-ка, что это такое? Видишь, болван чертов, ты никого не хочешь выдавать, а у меня тут черным по белому все написано, все ваши резолюции, и призыв к Первому августа, и все на свете. А теперь ступай, ты мне больше не нужен.

Славко вытянул руку, указывая на дорогу:

— Ступай!

Андрей недоверчиво взглянул на него. Он подумал: если я сдвинусь с места, я погиб. Он велит застрелить меня «при попытке к бегству». Рука Славко все еще висела в воздухе, как приказ. Выхода не было, Андрей повернулся и пошел. Он считал шаги. На восемнадцатом раздался первый выстрел. Мимо. Он обернулся и пошел навстречу Славко. Не успел он сделать и двух шагов, как стрелять начали снова. Выстрелили дважды. И убили.

Полицейские подбежали к шефу. Славко повернулся и загремел:

— Марич, кто вам приказал стрелять?!

— Вы что, с ума сошли? — прокричал Марич в ответ. — Я не стрелял!

— Вы — убийца, хладнокровный убийца! Сам я не видел, как вы стреляли, иначе бы я помешал вам, но у меня есть свидетели.

— Они убийцы, эти ваши свидетели, ваши подручные и головорезы!

— Значит, вы сознаетесь — или как?

— Нет, я не стрелял!

— Ну хорошо, успокойтесь, может быть, действительно стреляли не вы. Позаботьтесь-ка лучше о бедном парне, возможно, он еще жив. Я не хочу, чтобы он зря мучился.

С ним остался только Эдер.

— Эдер, если ты еще раз допустишь такое, я тебя так отделаю, что тебе полгода придется прятать от всех свою смазливую физиономию!

— Виноват, шеф, я и сам не понимаю, как получилось, что я не попал с первого раза. Ей-богу, не понимаю, как это получилось.

— Хорошо, на этот раз я тебя прощаю. Но теперь трудно будет доказать, что беднягу убили при попытке к бегству.

— Да, но когда он развернулся и пошел в вашу сторону, мне оставалось целиться только в сердце, разве нет?

— Ладно, забудем об этом. И запомни: стрелял Марич. Пусть об этом узнает весь город. А теперь — за работу.

Славко встал и начал давать указания. Эдера он заставил повторять за ним каждое слово.

Машина с полицейскими и мертвым телом уехала, Славко и Марич пошли пешком. Потом машина вернется и подберет их по дороге.

Когда они проходили по деревне, навстречу им выбежал хозяин кабачка. Видимо, он давно ждал их.

— Господин комиссар, вы не уплатили по счету!

— А ты все записал, как полагается, вино-еда отдельно?

— Да; вот, пожалуйста.

Славко сунул счет в карман.

— А деньги, господин комиссар?

— На трезвую голову я денег никому не даю. Приезжай завтра в город. Я все равно собирался тебя вызвать — так, пустяки, недозволенная торговля, то да се. Поживешь у меня на полном обеспечении месяца два-три. Тюрьма у меня хорошая. Вот мы и будем в расчете.

Хозяин наконец понял. Он остался стоять, словно окаменев. Славко и Марич пошли дальше.

Ветер переменился. Бора [7] Бора — холодный северо-восточный ветер с гор на побережье Адриатики. завивала на волнах белые барашки. Начиналось утро, вот уже показалось голубое небо, расцвеченное красноватыми полосами, похожими на развевающиеся ленты.

Раздался мужской голос, сначала хрипловато, прерывисто, он вскоре зазвучал чисто и красиво: